Очищение

Речь, как всегда, удалась, и Суллу оправдали. Уже тогда Цицерону надо было обратить внимание на первые признаки надвигающегося шторма. Однако в то время все его мысли были посвящены только поиску денег для покупки дома, поэтому он быстро забыл об этом случае. Теперь до требуемой суммы ему не хватало полутора миллионов сестерций, и он обратился к ростовщикам. Те потребовали гарантий, и поэтому ему пришлось рассказать, по крайней мере, двоим из них — на условиях полной секретности — о его договоренностях с Гибридой и ожидаемой части доходов от Македонии. Этого оказалось достаточно для того, чтобы закрыть сделку, и к концу года мы переехали на Палатинский холм.

Дом был так же великолепен внутри, как и снаружи. Столовую украшал деревянный потолок с позолоченными стропилами. В зале стояли позолоченные статуи юношей, в вытянутые руки которых вставлялись факелы. Цицерон сменил свой убогий кабинет, заваленный бумагами, в котором мы провели столько незабываемых часов, на роскошную библиотеку. Даже моя комната стала больше и, хотя и находилась в подвале, была сухой, с небольшим решетчатым окном, через которое проникали ароматы сада и слышалось пение птиц по утрам. Конечно, я предпочел бы свободу и собственное жилье, но Цицерон об этом не заикался, а мне мешала застенчивость и, как это ни странно, гордость, чтобы просить об этом самому.

После того, как я разложил по местам свой скудный скарб и нашел место, куда смог спрятать свои накопления, я присоединился к Цицерону, и мы отправились на экскурсию по поместью. Тропа, обозначенная колоннами, привела нас мимо дачного домика и открытой беседки в розарий. Те несколько цветков, которые еще держались на кустах, были поникшими и увядшими; когда Цицерон до них дотронулся, они осыпались. Мне казалось, что за нами следит весь город: я чувствовал себя не в своей тарелке, но такова была плата за панорамный вид, который был действительно великолепен. Чуть ниже храма Кастора были ясно видны ростры, а еще ниже — здание Сената. Если же смотреть в другую сторону, то под домом была видна территория официальной резиденции Цезаря.

— Наконец-то я достиг этого, — сказал Цицерон, глядя вниз с легкой улыбкой. — Мой дом лучше, чем его.

Церемония восхваления Доброй Богини, как всегда, приходилась на четвертый день декабря. Это было ровно через год после ареста заговорщиков и ровно через неделю после переезда в новый дом. У Цицерона не было заседаний в суде, а вопросы, разбиравшиеся в тот день Сенатом, мало его интересовали. Он сказал мне, что в город мы не пойдем, а займемся его мемуарами.

Хозяин решил написать один вариант своей автобиографии на латинском языке, для общего пользования, а второй — на греческом, для более узкого круга читателей. Он также пытался убедить одного из римских поэтов создать на основе его биографии эпическую стихотворную поэму. Первый, кому он это предложил — Архий, который сделал нечто подобное для Лукулла, — отказался, сказав, что уже слишком стар и боится, что ему не хватит времени, чтобы по достоинству отобразить столь великие деяния. Второй поэт, которого выбрал Цицерон, модный в то время Туллий, скромно заметил, что не считает свой талант достаточным для выполнения столь амбициозной задачи.

— Поэты, — ворчал Цицерон. — Не знаю, что с ними происходит. История моего консульства — это золотая находка для любого, обладающего хоть каплей воображения. Все идет к тому, что мне придется самому заняться этим вопросом.

Эта его фраза вселила в мое сердце ужас.

— А нужно ли это? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

Я почувствовал, как покрываюсь потом.

— Но ведь даже Ахиллу потребовался Гомер. Ведь история Ахилла не имела бы такого, я бы сказал, эпического резонанса, если бы он рассказал ее сам, от своего имени.

— Ну, эту проблему я решил вчера ночью. Я решил, что расскажу свою историю от имени богов, которые будут по очереди рассказывать части моей биографии, приветствуя меня среди бессмертных на Олимпе. — Он вскочил и откашлялся. — Сейчас я покажу тебе, что я имею в виду:

…Тебя же, в расцвете
Юности вырванного из среды их, отечество, вызвав, послало
В гущу борьбы за все доблестное. Ныне ж заботам
Дав передышку, тебя истерзавшим, ты этим занятьям,
Родине нужным, себя посвятил, и мне, твоей музе[45]

.