Очищение

А прошли они двести пятьдесят. За неделю. Двое пацанов подорвались сразу насмерть, двоим оторвало обе ноги, одному — правую ногу, двоим — правые руки, по кисть и по локоть; из всех них остался жив только тот, без кисти, — он сейчас лежал в деревне. Их оставалось семеро. Половина мужской части их «отряда». И всю эту неделю они жрали грибы, разную траву, мышей и лягушек. И представляли себе, что там, за складскими стенами. В мыслях там громоздились горы, горные хребты банок, пакетов… с едой. Да так и было, это не фантазия. Старый армейский склад так и не вывезли, просто кто-то накидал вокруг него мин. Много и нелепо, отчего все было еще хуже. Разминировать никто не умел, можно было только тыкать щупами-самоделками и высокими ветками обозначать нашаренную безопасную тропку. И все равно — мины были разные, в том числе какие-то хитрые, которые взрывались от шагов рядом, от тепла тела… Сашка по ночам думал, что, попадись ему этот минер, он бы… он бы… не находилось мыслей о том, что Сашка с ним сделал бы.

Про склад им рассказали в деревне. Она стояла пустая давно, но сейчас там жило два десятка полускелетиков — мелких из какого-то детского дома. Они тут и перезимовали, оказывается. Сюда их привели две воспитательницы. Одна — сумасшедшая, но добрая и продолжавшая умело выполнять свои обязанности — оставалась с ними до сих пор. Вторую — свою подругу — она убила этой ужасной зимой, когда та съела маленькую девочку и предложила этой, которая еще жила сейчас, и дальше питаться детьми. Зимой от голода умерло не меньше десятка детей, а весной двое мальчиков постарше полезли на тот склад. Вернулся один — без ног, он приполз, истекая кровью, притащил рюкзак с консервами, и его рот был измазан тоже кровью и шоколадом… Его вырвало кровью, консервированной колбасой и шоколадом, он сказал: «Там… много… еды…», обнял женщину за шею и умер… Потом пошли еще двое — две девочки. И подорвались насмерть. Воспитательница запретила ходить. Именно тогда она и сошла с ума — глядя, как дети собираются на кромке поля и сидят там часами, разговаривая о еде. Она бы сама пошла к складу — но дети без нее умрут…Так она рассказала пришедшим в деревню откуда-то с запада мальчишкам и девчонкам. И Данька ответил: «Будем разминировать поле». И выругался матом. Сашка не стал бы, может, рисковать так за незнакомых мелких — сколько их поумирало у него на глазах за этот год… Но они сами подыхали с голоду. А если они дойдут до склада, то смешно будет жмотничать.

Там горы еды. Просто горы.

Наверное, ребята отправились бы куда-нибудь в живые деревни к местным продаваться в рабство. Жить хотелось очень, а это была возможность хотя бы иметь еду. Но окрестности «держал» Балабанов, а про его старый завод и имение ходили жуткие слухи, которые почти все были правдой. Его боевики наведывались и в центральный поселок, брали, что и кого хотели, и легко можно было оказаться не в каком-нибудь деревенском хозяйстве, где хоть и тяжелая работа и лупцовки, но хотя бы кормят, а у Балабанова. Лучше уж было сдохнуть в попытках добыть еду вот так. Это была не гордость, никто из ребят и девчонок не вспоминал ни о какой гордости, — а просто страх и расчет…

Иногда Сашка думал перед сном о том, что он сделал бы еще и с теми, из-за кого все это началось… С политиками. Всеми. Самыми разными. Мысли были похожи на раскаленную колючую проволоку, тянущуюся через мозг бесконечно и огненно. Сашка вырывал скрюченными пальцами траву рядом с тем местом, где спал, и шепотом выговаривал матерные слова, потом плакал тихо и просил, чтобы мама вернулась домой. Он тогда, сбежав из спецшколы, пришел, добрался домой. Но городок их был мертв, как город из фильма про апокалипсис. И заражен радиацией от уничтоженной близкой Читы — хорошо еще, не очень сильно, но Сашку потом довольно долго тошнило и валяла постоянная слабость (именно во время одного из таких приступов его и нашли девчонки из компании Голландца — и уговорили ребят не бросать…). А дверь его дома, дома, в котором ему было так скучно, так серо и обыденно и о котором он так мечтал в аду спецшколы, выбита и перекошена, внутри — пусто. Совсем…

Вспомнилось, как еще до всего этого… даже его, когда он не попал в спецшколу… к ним в класс пригласили на 9 Мая, на День Победы, какую-то бабку. Она тихо и малосвязно рассказывала ребятам и девчонкам про то, как жили во время войны. Это было неинтересно, потому что очень далеко от него, Сашки, и ото всех остальных — даже от учительницы, которая с вежливой улыбкой и стеклянными глазами слушала, сидя за своим столом. А класс даже и не пытался слушать — большинство просто играло в мобильные телефоны. И бабка говорила словно бы с самой собой, глядя куда-то сквозь мальчишек и девчонок. Казалось, ей просто все равно, слушают ее или нет. Или так было на самом деле?