Очищение

— Игнат, — сказал Романов, — ты пойми, ему десять лет. Он не малыш-несмышленыш. Это в прошлом — несмышленыш в таком возрасте. В том прошлом, когда тебе, например, в твои годы уставами ООН было официально запрещено воевать.

— Женьку спросите, он расскажет… то есть напишет, — поправился Шалаев. — Этот пацан и еду в барак на заводе носил. И перед папашей своим заступался, когда у того настроение было хорошее, — он делал, как сын просил. Скольких он вот так спас? Не несмышленыш, то-то и оно. А мы теперь за его доброту его убьем?

— Игнат, если он на самом деле хороший мальчишка, он нас не простит. Будет мстить. Не сейчас, так потом. Да, можно ему мозги промыть по старым методикам…

— Не надо, — тут же угрюмо сказал Шалаев. — Это подлость. Хуже смерти подлость.

— Тогда остается только одно. Я тебе слово даю: он ничего не почувствует. Просто уснет. Он даже знать не будет, что его убили. Поест, спать захочет и…

— Подотритесь своим словом, — четко сказал Шалаев, глядя прямо в глаза Романову. — Я сказал, что я буду делать.

— Ну а потом? — Романов даже не отреагировал на оскорбление. — Потом-то что все-таки?

— Я ему все объясню. — Игнат не отводил глаз. — Со временем. Постепенно. У меня получится. Я знаю. Он поймет, правда. Он один в один Ванька. Тот тоже был очень добрый. Как дурак, добрый, нельзя было быть таким. Мне иногда так… ну, думается… может, он дверь тогда тем гадам открыл, потому что кто-то есть попросил. Или что-то вроде. Простите за то, что я сейчас… вам сказал, — Романов кивнул, — но я по-другому просто не могу. Раньше, может, я бы, наоборот, так не смог за чужого мальчишку. Но вы нас сами научили, как надо поступать. Вот я и поступаю — как надо.

— Он твой, — коротко сказал Романов. — Делай с ним, что хочешь.

Шалаев уже открыл рот, явно собираясь возражать, и только теперь понял, что именно ему сказали.

— Николай… Федорович… — пролепетал он. — Я… вы же…

— Беги за Провоторовым, скажи, что я отменил приказ и велел отдать мальчишку тебе, — сердито прервал его Романов. — И уведи его куда-нибудь вечером, как хочешь уведи… Да! — уже вслед Игнату крикнул он. — Женьку позови сюда срочно!

— Слушаюсь! — откликнулся счастливым голосом порученец…

Женька появился тут же — на ходу строча в блокноте, который он, не чинясь, сунул под нос Романову. Тот вгляделся.

«Я в поселок» — Женька явно еще и волновался, буквы спешили. «Тут парень один на меня работает. Сашка. Ждет. У нас с ним уговоренность».

— Вместе поедем. — Романов поднялся. — Переоденемся в здешнее барахло, людей возьмем, сразу там и почистим все. И еще: нет слова «уговоренность». Есть «договоренность». Или «уговор».

Женька сморщил нос, отобрал блокнот, быстро написал что-то и отдал книжечку обратно Романову:

«Все великии люди и писатели и поэты выдумывали новые слова».

Романов не нашел, что возразить.

* * *

— Пойдешь опять? — Голландец смотрел на Сашку не то чтобы недовольно — скорей с каким-то сочувственным интересом. Сашка молча кивнул, стоя на одной ноге и шнуруя кроссовки; в этот момент земля мягко толкнулась, он чуть не упал, но Голландец придержал его за плечо и покачал головой: — Зря. Попадешься. Да и вообще… он тебя или обманул, или сам пропал где-нибудь. Нет такого места, про которое он говорил. Нету, понимаешь?

— Буду ходить, сколько он просил. — Сашка встал. — Извини.

— Ну смотри… — Данька покачал головой. — Зря ведь. Попадешься.

— Не попадусь… — Сашка уже повернулся уйти, но потом помедлил и сказал: — Удачи вам… тут. Я вернусь, а может, вы уже на этом складе? А?

Голландец задумчиво кивнул…

С тем странным немым мальчишкой Сашка познакомился еще зимой, когда они даже еще до этой деревни не добрались. Мальчишку звали Женькой, и он «рассказал» Сашке сказку. Про то, что есть место Владивосток, где правит храбрый, мудрый и сильный человек по фамилии Романов. Там нет голода, там дети учатся в школах и живут в семьях, пусть и не всегда родных. Там не торгуют людьми. И он, Женька, — разведчик из того места. И Романов скоро придет со своими воинами и установит справедливость.

Сашка не верил в эту сказку. Поэтому не предлагал остальным уходить во Владивосток, это прозвучало бы смешно и наивно. И в то же время он не мог отказаться от этой сказки сам. И упрямо каждые пять дней, по пятницам, ходил, рискуя, восемь километров в поселок и столько же обратно по заброшенным дорогам и лесным тропинкам, и ждал там оговоренные часы: с полудня до шестнадцати. Женька просил его делать так до середины июня. И записывал на разрозненных листках, которые хранил в рюкзаке, все, что казалось примечательным и интересным, — от слухов до словесных портретов.

Сашка понимал, что это игра и даже сумасшествие. Но иначе не мог…