Очищение болью

Среди множества чудес, совершаемых во имя Божие на грешной земле Иисусом Христом, одно из них, говоря современным языком, превалирует – это исцеление сокрушенных сердцем и возвращение света слепым. Последнее здесь очень часто подразумевает прозрение духовное, но в немалой мере означает и физическое врачевание незрячего, отчего чудо восстановления зрения не перестает быть чудом – от времен библейских до наших дней.

Когда-то, теперь уже в далекие безбожные советские времена, но когда медицинское обслуживание и, в частности, глазная хирургия были бесплатны (за рубежом-то это и тогда стоило тысячи и тысячи долларов), мне пришлось рассказывать на страницах газеты об одной крестьянской супружеской паре пенсионеров из глухой сибирской деревеньки, которым в столичной больнице «возвратили утраченные глаза». Помню слова вновь увидевшей свет героини по возвращении домой, что сказала она собравшимся вокруг ее односельчанам и верующим старушкам:

– Бабки, – (она вынула из кармана домотканой кофты фотокарточки офтальмолога Краснова и его ученика, оперировавшего ее), – вот кого, вместо икон, в Красном углу ставить-то надо!

Возможно, с позиций воцерковленных граждан призыв такой покажется языческим, святотатством. Однако же от избытка сердца раскрываются уста. И неподдельные, искренние чувства, овладевшие простой труженицей, вполне, думается, простительны, а мне близки и понятны. Сам испытал подобное, когда «предстал» пред человеком, который только за последние восемь лет (за предыдущие десять – статистика приблизительная), совершил чудо возвращения зрения не одному, не двум, не сотне даже, а трудно представить, – 10 тысячам слепнущих пациентов!

Прошу прощения за употребление пафосного словосочетания «предстал пред человеком» – уж больно велики деянья, чтобы говорить о них низким слогом, нелегко опуститься с небес в скромный кабинет, хотя и Центральной клинической больницы (ЦКБ – «кремлёвки»), где за низеньким столиком после очередной операции сидел устало бледный, с чеховской бородкой, молчаливый, но пытливо смотрящий на вошедшего (меня) доктор. Это и был он – кандидат медицинских наук, глазной хирург Николай Владимирович Ермаков. Кстати, тоже ученик названного выше глазного академика Михаила Михайловича Краснова и, как оказалось, друг Вячеслава Ефимовича Бочарова, того самого, что осчастливил невероятно героев моего давнего очерка – сибирских рядовых тружеников. По простоте душевной, когда был я у исцеленных ветеранов в гостях в деревне с милым названием Палочка, всё пытались они передать со мной московским чудотворцам гостинец – мешочек картошки («хорошая уродилась»). Кое-как отказался. На что старики осерчали, молвив с обидой: «Упрямый какой, хуже доктора. Тот хоть деньги ни за что не хотел взять от нас, ну, а картошку-то жалко, что ли?»

Вот такие «презенты», вот такие подходы и отношения с пациентами, вот такие друзья у Николая Владимировича Ермакова. А ведь, как говорят, скажи, кто твой друг…

Не скрою, идя на встречу с Николаем Владимировичем, я мысленно неоднократно повторял перечень многочисленных и, наверное, неудобных вопросов для человека такого положения и профессионализма: как-то о платности нынешней медицины, отношении к современной элите (врачует ни где-нибудь ведь – в «кремлёвке»), материальном положении престижного доктора, ну, и непосредственно о работе, методе, самоотверженности, о подвигах героев в белых халатах…

Он сбил мою журналистскую прыть первой же фразой.

– Подвигов не совершал. Работаю. На работе с семи тридцати. В восемь сорок пять – операции. Их ежедневно – семь-восемь.

Передо мною сидел человек дела. Дела большого, настоящего. С такими людьми не суесловить спесиво надобно, а созерцать их. Как икону. И тогда откроется тебе сокровенное. Идущее из души собственной, обволакиваемое огромной энергетикой визави, оно сметёт банальные помыслы, разбудит в тебе дитя божиего, возвысит как человека.

Не знаю, стоит ли говорить об этом. Но, как пред причастьем… В нашей семье медработников не жаловали. Не из гордости, не из-за богатырского здоровья членов ее – такового, увы, не наблюдалось. Случай произошёл. В войну. Мой отец, тяжело раненый, прислал матери, на руках которой остались мы с сестрой малолетки и бабушка, письмо из тылового Уральского госпиталя, где умолял жену продать корову, чтобы вырученные деньги передать какому-то врачу: тот обещал ему за это оформить по окончании лечения отпуск на родину.

Крестьянка, исконная труженица, не получившая за всю свою жизнь ни копейки дармовой, мать не могла себе представить, что такое возможно. Как не могла представить и того, как она будет сохранять без коровы детей. Святая женщина не вняла мольбам мужа, которого так больше никогда и не увидела. Попавший прямым ходом из лазарета снова на фронт, он «погиб смертью храбрых» в 1943 году.