Во-вторых, свидетельства языка о фактах сознания могут быть разнообразными, причем трехчленная формула сознания может превращаться в двухчленную и даже одночленную, например, "чувствуется боль" или просто "больно".
Первое соображение, безусловно, наиболее серьезно. Однако мы в праве признать его силу лишь в той мере, в какой язык действительно является выражением только мысли.
Но ведь язык выражает и нечто, что дано прежде мысли и даже является базисом всякой мысли, то есть непосредственный опыт…
Обращаясь ко второму возможному возражению, мы должны сказать, что оно настолько же слабое, насколько кажется разительным. В самом деле, ведь двучленные и одночленные формы и вообще всякие филологические аббревиатуры для выражения фактов сознания нисколько не противоречат наиболее внятному и вразумительному свидетельству языка.
Если какой-нибудь рассказчик при разных условиях передает свой рассказ то короче, то распространенней, иногда опуская ставшие уже известными эпизоды, иногда обращая на них особое внимание, в зависимости от слушателей и других обстоятельств, то противоречат ли сокращенные передачи полным? Такова же, по существу, способность языка в своих грамматических формах выражать то или иное из непосредственного опыта различными способами в зависимости от интереса, надобности и вообще психологических особенностей сообщающего. Но в таких случаях наиболее полная форма— есть и наиболее истинная, и ни одна краткая не может служить к ее опровержению.
Во всяком случае, то, что основные формы речи явно свидетельствуют о некоторой принципиальной неоднородности в составе сознания, заслуживает если не полного доверия, то по крайней мере полного внимания».
Далее работа Аскольдова становится все более философской и в силу этого сложной. При этом он умудряется высказать в ней так много мыслей, что я просто не в силах их все пересказать. Мне проще посчитать, что эта работа была, возможно, первой настоящей программой создания действительной философии сознания. Ее надо издавать как исходную работу всей этой науки, Пропедевтику Философии Сознания.
Поэтому я прерываю свой рассказ и об Аскольдове и о русской философии сознания. У меня больше нет умных слов, остались лишь грусть и восхищение.
Как молоды они были, и как прекрасен был тот мир, та Россия… Той России уж нет. Революции никогда не бывают своевременны, даже научные.
Выводы: О русской школе философствования
Лев Лопатин в речи на смерть князя Трубецкого задал вопрос: почему даже лучшим русским философам не удавалось создать целостное учение? Я приведу его целиком, как одно из ярчайших раздумий о русском духе: