Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

Во-вторых, сознание как универсальная сила, даже в случае его реализованности в каждом отдельном живом существе, простирается далеко за пределы физического тела. Фактически оно не имеет границ. <…>

Поэтому сознание как универсальная сила, на мой взгляд, представляет собой овеществленный дух» (Там же, с. 46–47).

Весь мой опыт прикладной работы с сознанием говорит: да, это именно так. Ирина Александровна подошла к пониманию сознания ближе всех остальных мыслителей, о которых я рассказывал. Возможно, я ошибаюсь, тогда мы ошибаемся вместе.

Но я знаю, как очищать это сознание. Точнее, это знали мазыки. Так что рассказ об очищении сознания состоится.

Заключение. Свидетели Большого взрыва

Как я устал от науки о сознании! Какое трудное путешествие! Особенно тяжко далась мне русская философия сознания. Словно до этого было бурное море, а тут пошла полоса прибрежных рифов, и пришлось напрячься еще сильнее. Оно и понятно, ведь здесь не скажешь, что перевод плох, а оригинал темен, поэтому я не понял автора. Здесь надо понимать, но никакой уверенности, что понял верно, у меня все равно нет.

Тем не менее, я проскочил рифы и вышел в прибрежные воды, где работы больше всего. Именно здесь, в околонаучном и ненаучном понимании Сознания я надеюсь найти наибольшие соответствия действительности. Точнее, пути, ведущие к действительности, к настоящему. Как же иначе?! Ведь все те, кто говорит об измененных состояниях сознания, об особом понимании его, называют себя прикладниками, а то и обладателями тайного знания, людьми посвященными и даже просветленными. Я не знаю, что такое просветление, но предполагаю, что это знак качества. Просветленный должен знать то, о чем говорит, он должен знать истину.

Повторю еще раз мысль, которую уже высказывал. Как я убедился, ученые, в своей войне с Религией за власть над миром и душами людей, оказались словно бы свидетелями Большого взрыва, они стоят тесно сбитой кучкой и смотрят в разные стороны. И каждый что-то видит, каждый видит пролетающие мимо них осколки того целого, чем было сознание. Что он видит, то и поет. И в итоге, одни ученые знают одно сознание, другие — другое. И почему-то они отвергают народные наблюдения, которые длились гораздо дольше и начались гораздо ближе к истокам, и наблюдения друг друга!

Очевидный, казалось бы, позыв собрать все сказанное о сознании в единую картину и попытаться не отвергать видение других, а расширять свое до всеобщего охвата, не соблазняет ученых. Наверное, потому, что принятие цельного образа сознания будет отрицанием частных образов. А значит, все их теории в каком-то смысле окажутся ошибочными, а созданные на основе этих теорий школы — зря едящими свой хлеб. Не знаю, может быть, и так.

Впрочем, может быть, на них действует напиток забвения, впрыснутый в их жилы Цирцеей…

Удалось ли мне действительно понять научные представления о сознании?

Не думаю, что до конца.

Так же, как мне не удалось и рассказать о науке сознания полностью. Это очень, очень похоже на действительное плавание по морям. Тот, кто переплыл море однажды, не может сказать, что знает его. Но даже тот, кто много раз переплывал его взад и вперед, не знает моря, он знает лишь как его переплыть.

Я тоже знаю теперь, как переплыть море Науки, сама же Наука бездонна. Но плавание мое дало самый главный ответ: для меня у Науки ничего нет. Моя цель где-то за ее водами, на берегу… Я иду.

ПРИБРЕЖНЫЕ ВОДЫ. ИНЫЕ И ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ

Наука переходит в ненауку постепенно, через целую последовательность ступеней, подобно тому, как материя подымается до духа. Вслед за признанными, так сказать, академическими полями исследований идут такие, о которых знают лишь те ученые, которые их разрабатывают. Остальная Наука с удивлением слышит название исследуемого предмета и пожимает плечами. Распознать научность этой темы ученым удается лишь по внешним признакам — по оформлению исследований и наукообразности используемого языка или по авторитетному мнению кого-нибудь из титулованных генералов Науки, поставивших свою закорючку в предисловии.

Затем идут явно полунаучные темы, околонаучные, псевдонаучные и ненаучные. Ну а завершает все, наверное, антинаука. При нашей Академии наук до сих пор есть даже Комитет по антинауке, который, подобно научной инквизиции, следит за учеными и отстреливает те исследования, что могут изменить лицо Науки. Наука все-таки очень политична, и мир делится для нее не на истину и неведомое, а на своих и врагов.