Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

Я плохо помню, что произошло. Помню только, как сначала я стою метрах в трех от Похани и пытаюсь убрать с лица улыбочку, которую ощущаю неуверенной. Потом Поханя делает резкое движение рукой, и вдруг небо и земля куда-то прыгают, точно вспышка, и я больно ударяюсь плечом и шеей о что-то твердое. Затем мои ноги догоняют меня и тоже падают на это твердое, которое я не узнаю. Единственное, что для меня определенно — что не надо шевелиться, чтобы не скатиться с той шаткой поверхности, на которой я оказался…

Через некоторое время я замечаю, что моя рука во что-то вцепилась, и некоторым усилием я заставляю себя понять, что сжимаю траву. Как только до меня доходит, что я лежу на земле, она перестает раскачиваться, но зато меня начинает тошнить и вообще становится плохо.

Поханя же все это время спокойно сидит рядом со мной на корточках и наблюдает. Когда я замечаю его взгляд, я понимаю, что у него были совсем другие глаза, когда он меня подрубал. Он вообще был другой…

Через некоторое время он поднимает меня, поправляет мне позвоночник и что-то еще и ведет в дом отпаиваться чаем. За чаем и начинается первый рассказ про Накат.

— Не люблю я катить в усруб, — говорит он, усмехаясь, — ну, ты меня, наверное, понимаешь?..

Я его понимаю, я его очень хорошо понимаю. Мы смеемся, и меня, наконец, отпускает, и я снова становлюсь этнографом.

— Поханя, — начинаю прикидывать я, как мне придется все это описывать, — а Вусруб вместе пишется или отдельно? Ну, это одно слово или два — усруб с приставкой в?

— В одно, в два, — отмахивается он, — отстань!

Поханя никогда меня не обижал, в отличие от Степаныча или другого старика, которого они звали Дядькой. Тем ничего не стоило обозвать меня последними словами, но сейчас я и у Похани слышу невысказанное: отстань, дурак!

Действительно, мне только что подарили величайшее чудо в моей жизни, а я думаю о том, как примет научная общественность мой отчет!.. Честно признаюсь, мне стало так стыдно, что я принял тогда решение, никогда не писать о стариках вообще. И действительно не писал о них чуть ли не с десяток лет, пока не пришло осознавание, что достиг такого владения их Хитрой наукой, что теперь это больше ничему не помешает. Даже, наоборот, без этого мне не понять их глубже. Что, кстати, происходит со мной и сейчас, когда я пришел к сомнению, что все правильно понял про сознание.

Основанием для моей уверенности в том, что воздействие идет на сознание, были слова Похани. Отмахнувшись от моего дурацкого вопроса, он сказал:

— Главное, вусруб вышибает сознание. Я тебе легонечко рубанул, а катить в усрубе надо так, чтобы враг остался без сознания. Рубанул — и дух вон!

Я долго сидел и переваривал сказанное. Вначале я закрыл для себя вопрос о том, как писать, решив, что буду считать общим именем этого Наката Вусруб, написанным вместе. А когда буду описывать действие, буду писать отдельно: накатить в усруб, то есть рубануть накатом. Затем я уложил у себя в сознании, что Накат воздействует на сознание с такой силой, что может его выключить. Это соответствовало и моим представлениям о сознании, оставшимися после работы с предыдущим учителем, Дядькой, о котором я расскажу в следующей главе. Дядька движением руки стирал мои воспоминания, и это было похоже на то, как «лепил» меня Степаныч, и на то, как «рубил» Поханя.

— Значит, Накат — это воздействие на сознание? — спросил я.

— Конечно, — ответил Поханя. — В Катенье так не только руками катишь, но и образами.

Они все говорили не образы, а образа.

Мы поработали с ним в Катенье. Это была совсем другая работа — радостная и возвращающая охоту жить. Я пытался на него нападать, а он меня катал — мягко и бережно, так что мое тело действительно таяло как теплая свеча, а сознание становилось пустым и чрезвычайно отзывчивым. Мне не хочется это описывать, тем более, что существует огромное количество видеоматериалов подобных работ, которые проще посмотреть, чем пытаться понять из написанного.

Главное для меня то, что все эти очень разные работы сложились в некий единый образ и цельное понятие сознания, которым я и понимал мазыков и которое передавал учившимся у меня.

Но сейчас, завершая книгу о сознании, я выпустил из себя все, что знал о нем, и тем очистил свое сознание. И в этом состоянии я вдруг осознал, что Поханя завершал свою мысль словами: и дух вон!

Я не обратил на это внимания и даже как бы не запомнил. Тогда это не укладывалось в мои мозги, которые и так были переполнены. И мне было непросто принять даже то новое понимание сознания, которые пытался передать мне Поханя, а для духа совсем не было ни сил, ни места, ни свободного сознания. И я его отбросил.