Очки для близости

Обиженный моей странной, непривычной грубостью Геннадий пригвоздил меня шипами розы к позорному столбу и исчез. Как в феврале, до апреля. Обидчивый, как девушка, философ.

Тамара Ивановна цвела букетом и пыталась выяснить, не связан ли мой смурной вид с исчезновением ее главного врага, и пыталась подлизаться куриной кулебякой.

Я отделывалась неопределенными жестами, но кулебяку съела.

Уложив мальчиков на послеобеденный отдых, я прошла к себе и позвонила домой.

* * *

Голос Симочки звучал театрально беспечно.

— У нас все в порядке, — щебетала сестра. Из трубки, как фон, доносилось бряканье посуды и шум воды. — Андрюша готовит, я сижу на кухне и руковожу. Маша-младшая стучит ножками и передает тебе привет.

— Сильно стучит? — обеспокоенно спросила я.

— Нет, нет, все как всегда. Бузит, шалит.

За спокойствие этой шалуньи я готова выть трубами Иерихона, развалить все подмосковные профилактории или, как Тамара Ивановна, взять в руки топор и поработать им во славу семейства. Преданность всегда была моей сильной стороной. Иногда добродетельные качества лишают людей невинности, любовь и преданность из этого порядка.

Подлого Дмитрия Максимовича я увидела только за ужином. Никаких угрызений совести за ним не наблюдалось.

Впрочем, бледность моего лица была им все же замечена.

— Ешьте, Марь Пална, побольше мяса.

Анемичность женщину не украшает. — Он ядовито стрельнул глазами в свою жену и засунул в рот половину бифштекса.

Вот и вся недолга. Прописали мне господа порошково-мясную диету, на том и успокоились.

Кстати, о порошках. Мадам Флора хвалила их не зря. Под мягким гомеопатическим действием я засыпала без мучений и угрызений совести, просыпалась с трезвой головой и массой энергии. С остальным было хуже. Несколько дней я провела в позе страуса — голова в песок, на ее месте то, чем не думают. Леонид не появлялся, не звонил.

Гуляя с детьми в парке, я провожала испуганным взглядом каждую машину, следующую по поместью от ворот к крыльцу, и каждый раз вздыхала с облегчением — не он.

А машин прибывало немало. В субботу господин Бурмистров широко отмечал собственное сорокалетие, и мадам Флора, оставив благотворительность, занималась подготовкой юбилея. Расписание праздника, меню, обязательный фейерверк, оркестр, наем рабсилы, заказ цветов и посуды и прочая, прочая, прочая. Все было на Флоре Анатольевне, немного на Тамаре Ивановне и совсем чуть-чуть на Феликсе.

Меня попросили лишь проверить, не переросли ли детки ботинки и смокинги и сумеют ли поразить гостей поздравительной речовкой. Спич я состряпала легко. Заменила «Аркадий Николаевич, дорогой папа» на «Дмитрий Максимович, дорогой папа» и перевела количество поздравляющих из единственного числа во множественное.

Не далее как три года назад один из прежних моих нанимателей отмечал подобный юбилей; текст был отработан и обкатан еще на двух юбилеях. Если же среди гостей попадется кто-либо из знакомых прежних хозяев, не думаю, что детский писк — это главное, что вынес гость с предыдущих юбилеев.

Чад воспринимают как милую, необходимую докуку.

Я была почти свободна и ждала. Надеялась, что Леонид одумался и оставил гадкую затею и меня в покое. Поза страуса очень удобна для подобных надежд.

Клюнули меня в четверг. Достали мою голову из песка, отряхнули уши и влили в них очередную порцию страха.

Во время послеобеденного отдыха детей, нисколько не стесняясь, Леонид зашел в мою комнату, прикрыл за собой дверь и, словно Командор перед донной Анной, застыл в центре.

Я отложила книгу, вскочила на ноги, потом опять села на кровать и приготовилась.

Молча Леонид побродил по комнате, выглянул в окно, полистал книгу. Каждое его движение, как насос, закачивало в спальню напряжение и жуть.

— Ну? — наконец произнес он. — Вы готовы?

— К чему? — проглотив ком в горле, спросила я.

— Какая у женщин короткая память, — вздохнул он и сел в кресло. — Как мотыльки-однодневки…

Ему нравился мой страх. Мой испуг возбуждал его и постепенно наполнял яростью.

Словно гончая по крови, он брал след раненого животного и окружал его кольцом собственной силы. «Бедная Ольга», — почему-то подумала я. Этот моральный садист получал почти физическое удовольствие от чужих страданий. Его ноздри трепетали, фильтруя флюиды ужаса, источаемого мной.

Он пил воздух, отравленный страхом, как гурман пьет вино.

— Ну? — повторил он. — Вы готовы?

— Да. Говорите код.

Леонид улыбнулся.

— Он прост, как все дурацкое в этом мире. День рождения близнецов плюс текущий день. — Леонид дал возможность жертве осмыслить сказанное и продолжил:

— Прощаюсь с вами до субботы. Ноутбук вы уничтожите в субботу, после шести. Украденная информация Диме понадобится на следующий день, так что уж расстарайтесь, голубушка…

После этих слов он встал, дошел до двери и, уже дотронувшись до ручки, развернулся:

— Надеюсь, вы прониклись серьезностью положения и не станете проявлять строптивость.

Я смогла только кивнуть.

* * *