Ода одуванчику

Я вотру декабрьский воздух в кожу,
приучая зрение к сараю,
и с подбоем розовым калошу
в мраморном сугробе потеряю.

Всё короче дни, всё ночи дольше,

неба край над фабрикой неровный;
хочешь, я сейчас взволнуюсь больше,
чем всегда, осознанней, верховней?

Заслезит глаза гружённый светом

бокс больничный и в мозгу застрянет,
мамочкину шляпку сдует ветром,
и она летящей шляпкой станет,

выйду к леденеющему скату

и в ночи увижу дальнозоркой:
медсестра пюре несёт в палату
и треску с поджаристою коркой,

сладковато-бледный вкус компота

с грушей, виноградом, черносливом,
если хочешь, – слабость, бисер пота
полднем неопрятным и сонливым,

голубиный гул, вороний окрик,

глухо за окном идёт газета;
если хочешь, спи, смотри на коврик
с городом, где кончится всё это.

Художник

Анатолию Заславскому

1

C Колокольной трамвай накренится
к преступившему контуры дому.
Всё в наклоне вещей коренится,
в проницательной тяге к разлому.

Там прозрачные люди плащами

полыхнут над асфальтовой лужей,
и, сомкнувшись у них за плечами,
воздух станет всей улицей уже,

и прикурит в привычном продроге

человек, на мгновенье пригодный
дар свободы от всех психологий
воспринять как художник свободный.

2

Кто сказал, что мир настоящий?
Да, темнело-светало,
но лишь неправильностью цветущей
можно поправить дело.

Видел я, как вращается шина,

видел дом кирпичный,
их уродство было бы совершенно,
если бы не мой взгляд невзрачный.

Я стою на краю тротуара

в декабрьском дне года,
слыша песню другого хора —
кривизною звука она богата.

Нет в ней чувств-умилений,

есть окурок, солнце, маляр в извёстке,
в драматичной плоскости линий
сухожилия-связки.

Воскресение

Это горестное
дерево древесное,
как крестная
весть весною.

Небо небесное,

цветка цветение,
пусть настигнет ясное
тебя видение.

Пусть ползёт в дневной

гусеница жаре,
в дремоте древней,
в горячей гари,

в кокон сухой

упрячет тело —
и ни слуха ни духа.
Пусть снаружи светло

так, чтоб не очнуться

было нельзя, —
бабочка пророчится,
двуглаза.

1991–2000 гг.

Запасные книжки Часть первая: чередования

***

У Ходасевича: «…мне хочется сойти с ума…» – эти слова равны большинству жизненных ситуаций. Простота и максимальность выражения. Как у Пастернака: «Снег идёт, снег идёт…»

***

Почему что-то запоминается? Я слышу, например, несколько нелепых фраз из детства, совершенно незначительных. Почему запали именно эти клавиши? Помню мальчика Юру, восклицающего по поводу чьей-то реплики: «Вот сморозил!», – и учительницу, усиленно хвалящую его за неожиданное и точное слово…

Почему бывают мгновения, которые, кажется, запомнятся надолго, и почему нельзя при этом сказать близкому человеку: смотри, эта голая комната так освещена, эта железная сетка кровати, эта бутылка, которую мы только что распили в честь новоселья, эта сетка, эта бутылка, мы с тобой (я на подоконнике, в пальто, ты в углу), яркая и безумная лампочка на скрученном шнуре, – так расположены, что мы запомним… Нельзя. Из боязни спугнуть ангела гармонии и отохотить его навсегда от своей памяти.

***

Чем отличается роман от малой формы? – автором: вступая в единоборство с тем, что его явно превосходит, он вынужден менять свою жизнь.

***