Ода радости

Она шла и пела песню обо мне, потому что я была ее свет в домашнем окне, потому что больше петь ей было не о ком, потому что мы одни друг у друга, потому что мы семья из двух человек, и потому, как бы я ее ни огорчала, ни раздражала, ни печалила, ни утекала из-под ее воли, она шла и пела песню о Пилецки, чтобы согреться напоминанием о лучшем в своей жизни.

Так теперь пою и я песни про Самсона. Во всю глотку, не дожидаясь конца материнского рабочего дня, в полном свету домашней радости.

Однажды муж напомнит мне мамину песню, когда вернется после работы ко мне, беременной и хлопочущей на кухне, и скажет про меня с редкой нежностью в голосе: «А я иду, смотрю в окне – ходит». Однажды он напомнит мне и нашу с мамой бесшабашную глупость, когда мы захохочем с ним над грудой годы не пригождающихся вещей на захламленной лоджии. «А этот таз с котятами зачем?» – спросит. «Варенье варить!» – уверенно и по-хозяйски отвечу я. «Понятно, – ответит, уже срываясь на редкую улыбку. – А по сути?» И мы оба хохочем от этой глупости: хранить таз для варенья, зная, что никогда не возьмемся варить.

Полную банку консервов из манго – «Манго из Мьянмы», с надписью на банке: «Люблю жизнь» – я увидела сейчас в магазине восточных товаров, недавно открывшемся в нашем ТЦ.

Увидела, перечла надпись на банке и содрогнулась. Такая точно банка из Мьянмы осталась несъеденной, потому что была куплена маме в ее последний день дома, за три дня до смерти.

Жизнь дурака – несъеденная банка варенья. И хохот от того, что зуб неймет.

Мы прожили вместе тридцать пять лет, и только напоследок я узнала главную, пожалуй, тайну наших отношений. «Ты не знаешь, – сказала мама, содрогаясь, – ты не знаешь, – сказала мне, изливающей какие-то свои неопытные тревоги о младенце, – ты не знаешь, как тяжело это – с больным ребенком».

Вот как, поняла вдруг я. Она всю жизнь помнила и считала меня больным ребенком. А я и забыла о своих больницах в детстве, с роддома до младшей школы.

Как трудно с больным ребенком – да, понимаю: не легче, чем с веселой и сильной мамой.

Так трудно бесшабашным дуракам.

Так трудно им, да, выйти из раз и на всю жизнь взятой роли.

И услышать себя через шум.

Я и сейчас не все дослышала и не уверена, что разобрала правильно.

«Мама: …Я сижу, читаю “S.N.U.F.F.”.

Я (по сценарию дня): А почему ты сидишь с шариками тут?

М. (по сценарию дня): Я с шариками, потому что у меня день рождения. Единственный (…) Ну сколько лет? Ну, правда, не самое многое, что может быть, ну, не самое, середина. Но после этого только хуже и хуже, хуже и хуже…

Я (недовольная отступлением от сценария): Почему хуже-то? Лучше и лучше!

М. (раскручивая свой сюжет): …а душа будет больше и больше, больше… (Внезапно.) И я улечу!

Я (не втыкая в сюжет): Чё у тебя будет больше и больше?

М. (раскрывая глаза): Душа.

Я: А, душа больше, да. (Резко переключая регистр.) А пуз?

М.: Пус?

Я: Пуз.

М.: (никак не переключаясь): Что “пуз”?

Я: Пуз!!

М.: Как “пуз”???

Я (радуясь, что сработало): Пуз!

М.: Ну извините, это матерьяльное, я вам говорю о духовном.

Я (не меняя тона): Ну. Так, расскажите.

М.: Потом я улечу. Так говорят.

Я (продолжая веселиться): А куда?

М.: А, в другое измерение… Это меня очень устраивает, потому что как-то объясняет (…) Хотя… Нет, я не хочу об этом разговаривать, не хочу… Все-таки в этом что-то есть, в этом есть утешение.

Я: Да.

М.: Но не более.

Я (вдруг всерьез): Это правда.

М. (задумчиво): И всё! (Вспоминая сценарий.) Я еще, конечно, еще буду праздновать свой день рождения сегодня.

Я (поспешно возвращаясь к сценарию): Нет, ты еще много лет будешь праздновать! Много, много, много, много, много, много!

М. (снова переключаясь): Я буду идти, идти к своему дню рождения, идти, идти, вот так, хромая, косая, нет, не косая, но не знаю, идти, идти..

Я (тормоша): Не, ну подожди, ты должна же год жить, а не идти к дню рождения. Как бы ты же живешь!

М. (показывая на пальцах): Плоть должна уходить, а душа должна растить.

Я (настойчиво переключая обратно): А не наоборот? Не наоборот, да?

М.: Наоборот – в общем так вот… А потом, когда это (помахивая) дорастет, дорастет, дорастет, ты фьють – и куда-то улетишь. Что-то в этом есть. (Беззаботно.) Да, это правда, я верю. М-да, м-да, м-да. (Переключаясь наконец.) Ох. Уже нам несут ужин, ха-ха. Мы можем взять два шарика потому что. Во-первых, день рождения.

Я (радуясь, что опять сработало): А во‐вторых?

М. (окончательно возвращаясь в роль): А во‐вторых, они халявные. Вот они, наши… Давай потом возьмем и убежим. Мы будем бежать или поедем?

Я (без запинки подхватывая знакомую реплику): Бежать, конечно, ха-ха. Не заплатив. Как мы любим, ха-ха!

М.: Ну не надо. Мы все-таки, ну все-таки… (…) (Мечтательно.) Когда мы придем домой… Я знаешь почему задержалась, потому что я убирала дом. Теперь я хочу есть.

Я (перехватывая реплику): Я тоже хочу есть.

М. (далее как по писаному): Ну и что? Это у меня день рождения, мало ли.

Я: А я, а я приглашена в первых числах.

М.: А ты подалку подарила?

Я: Да. Я сдала деньги за подарок.

М. (показывая): Гы.

Я: Вот за вот этот. Агата укусит сумку, интересно, или нет?