Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата

Двоюродный брат моего друга Арсена, работавший в советское время младшим научным сотрудником в одном научно-исследовательском институте, ушел оттуда после появления первых экономических свобод, чтобы создать свою фирму. Сначала он продавал компьютеры в Ереване, потом в Москве, ну а там у него возникли трения с местными вымогателями, и как-то рано утром в подъезде его застрелили. В советское время этого никогда не случилось бы, на поверхностный взгляд потому, что тогда не было частной собственности, но на самом деле из-за специфики той власти, которая ради достижения идеальных целей стремилась победить некоторые людские пороки, в том числе и жадность. Хотя на конгрессах и пленумах коммунистической партии и говорили с энтузиазмом о том, что надо накормить народ, одеть его и обуть, но это, разумеется, была лишь дымовая завеса, потому что в действительности та власть добивалась прямо противоположного, а именно — посредством уменьшения товаров достичь отмирания человеческих потребностей. Человек — существо без воображения, того, что он не видит, он не умеет и желать, избегая таким образом искушения жадностью. Государство переименовало частную торговлю в спекуляцию и наказывало за нее тюрьмой и конфискацией имущества, потому люди были вынуждены от нее отказаться. Но, как известно из биологии, неработающие органы со временем отмирают, и вот у советских людей стала понемногу атрофироваться жадность. Вместо того чтобы, как душевнобольные, только покупать и продавать, продавать и покупать и тратить на это свою единственную жизнь, люди стали заниматься дозволенными видами деятельности — читать книги и играть в шахматы. Они учились множеству нужных, малонужных и совершенно ненужных профессий, развивались духовно и душевно, стали щедрее, занимались искусством и наукой и кочевали, как оленеводы, по государству, чтобы под видом обмена опытом добыть детям зимние пальтишки. Тогда, в той жизни, когда тебе приходилось часами стоять в очереди за билетом на самолет или слушать по ретрансляционной сети гостиницы очередную речь очередного генсека, смысл происходящего невозможно было понять, но сейчас, когда младшие научные сотрудники, как я уже говорил, занялись продажей компьютеров, а старшие вышли на улицу торговать сигаретами, все стало проясняться. Я еще со школьных времен разъезжал на государственные деньги то по шахматным соревнованиям, то фестивалям дружбы народов, а после того, как вступил в Союз писателей, по конференциям, семинарам и юбилейным торжествам классиков братских народов, сам считая это законченным идиотизмом; теперь же вышло, что государство таким образом, само, возможно, не отдавая себе в том отчета, расширяло кругозор интеллигенции, и если оно делало это за счет торгашества, то пусть. В те времена это называли привилегиями и морщили при этом слове нос — но я напоминаю вам, что, так же как сейчас все имеют как бы равные шансы пробиться в жизни (именно как бы!), так и тогда у всех в принципе были равные возможности добывать себе привилегии. (Кстати, распределение их было весьма разумным: работникам парткомов — сардельки и туалетная бумага, мне и похожим на меня — академия, Феллини и Антониони.) Возможно, что тогда для достижения успеха больше требовалось умение заискивать, а сейчас — наглость, но это еще дело вкуса, которое из этих двух неприятных свойств предпочесть. Это, кстати, пишет отнюдь не избалованный отпрыск руководящих партийных работников, а ребенок простых служащих, сын инженера и медсестры, которого, помимо всего прочего, однажды совершенно подло исключили из отправлявшейся в Артек пионерской делегации, потому что в последнюю минуту вместо меня туда сунули сына директора коньячного завода — с той поры, наверно, и началась моя неприязнь к алкоголю.