Одарю тебя трижды

— О-очень хорошо… — И довольный Сезар осчастливил вниманием капрала: — Развяжите ему пальцы.

— Опасно, долгоденствия-благоденствия маршалу Бетанкуру.

— Развяжите, говорю, благоденствия-долгоденствия дарителю покоя.

С усилием шевельнул Доменико занемевшими пальцами. Потупился, избегая раздиравших его взглядов, особенно Сезара.

— Позвать счетовода!

И вошел мужчина — не поверил глазам Доменико — голый, даже бритый наголо.

— Сосчитай, Анисето.

Может, мерещилось?! Нагишом был, а держался — будто ничего особенного…

— В этом вот мешочке? В этом, долгоденствия все-стойкому маршалу?

— Да.

Анисето обвязали рот и нос прозрачной тканью, он запустил руку в мешочек и вздрогнул, ощетинился, дрожь зримо пробежала по его телу, он и вторую руку погрузил в монеты, перебрал их пальцами, сказал, уставясь в потолок:

— В пределах тайны, мой полковник.

— Всем выйти… Остается Анисето и… — полковник Сезар пренебрежительно улыбнулся, — прожженный тип… Да, позвать мне Мичинио.

— Мой полковник, грандхалле, — Наволе преклонил колено. — Ендининчная пронсьба к вам: онтпунстинте моих, а…

Полковник что-то прикинул в уме и милостиво дозволил:

— Отпустить взятых под залог жену его и детей, — и, поясняя, с пафосом заключил: — Что на свете дороже детей, возвращаю их тебе.

— Бензмерно блангондарен, денснинца велинкого маршала, — вознесся на крыльях радости Наволе, а капрал Элиодоро добавил:

— О, нет вам равного… — И обратился к Наволе: — А вы, мой лейтенант, вы сами вернете мне жену и детей?

— Ранзумеентся, мой канпрал, менжду нами и не-ндонверие!

— Счастья тебе, хале… И мне вернуть моим людям жен и детей?

— Вы при мне, у меня в зале, обсуждаете это? — недобро поинтересовался полковник Сезар, вздернув голову, и что-то ядовитое прозмеилось в его глазах.

— Нет, нет, простите, грандхалле, наисчастливо оставаться, до небес восславляться маршалу!

Элиодоро вышел. Полковник поднялся, прошелся, мягко, бесшумно — в пух обращал мраморный пол под собой — и ехидно спросил:

— Величать тебя как, парень?

— Доменико.

— Оба отвернитесь к стене.

Доменико сразу послушался, а голый счетовод смущенно проговорил: «Неудобно мне, голому, спиной к вам…» — однако и он поспешил отвернуться — нахмурился, видно, мишурный полковник.

Что-то скрипнуло, и им разрешили повернуться лицом — в руках полковника был изящный серебряный кувшинчик; он подошел к столику, налил алый напиток в отделанный каменьями кубок и предложил Доменико:

— Прошу, хале, подойдите, выпейте.

Что ему предлагали, что… И осознал: лучше любой яд, чем оставаться в их руках! Через силу ступил несколько шагов и, чтобы возжаждать смерти, в упор взглянул на полковника, но кубка поднять не сумел — неужели вконец лишился сил? — и ухватился обеими руками, — нет, не оторвать от стола…

Полковник расхохотался.

— Ха, да ты, милый, и этого не знаешь, хале?

Что он должен был знать?.. Смущенно обернулся к хихикавшему Анисето: полковник ухмылялся.

— Вот так прожженный! Не знаешь, что у нас, в Верхней Каморе, драгоценные кубки привинчивают к столу?! Посмотри, как мы пьем. — И он взял со стола цветную соломинку, зажал ее в зубах, наклонившись, сунул другим концом в чашу и высосал напиток до дна, следя за Доменико. Потом спросил:

— Сколько там, Анисето?

— Четыре тысячи восемьсот двенадцать, хале. Фальшивых нет.

— Видишь, малец, как он потрясен, разволновался как — «хале» посмел сказать мне!.. Перестань дрожать, сколько падает на меня?

— Тысяча шестьсот четыре драхмы.

— Уверен, он и того не сообразил, почему счетовод у меня нагой — чтобы не утянул и не упрятал монету! А к стенке потому заставил повернуться, что никому не следует знать, как отпираются мои потайные стенные шкафчики, я храню в них напитки, — осторожность никогда не помешает, и у тебя ведь мелькнуло — яд! Смешно думать, что этот счетовод мой посмеет отпить или отравить, но все же… на всякий невообразимый случай… Прав я, Анисето?

Странная была у него манера: говоря одному, смотрел на другого. И сейчас, подойдя к Анисето, ни с того ни с сего ударил его наотмашь и, обернувшись к Доменико, спросил:

— Не больно, Анисето?

— Нет, грандхалле, — весело ответил Анисето, хотя из носу у него текла кровь, заливая повязку на лице.

— Где до сих пор Мичинио?.. — задумчиво, неведомо кого спросил полковник, и тут же кто-то отозвался:

— Здесь я, хале.

Вздрогнул Доменико — где укрывался этот четвертый человек!