Одарю тебя трижды

— Вырастут, вырастут в свой срок. И помни, нет особой разницы, когда человек умрет — рано или поздно, смерть все равно неизбежна. Главное, что успеешь совершить и как умрешь… — Мичинио помолчал и сказал по-прежнему сурово: — А я, Доменико, ношу личину самого жестокого, свирепого человека в Каморе, надеясь, что не все в Каморе бандиты, что кроме меня и другие скрывают свое истинное лицо, не вынес бы я иначе… А ты, Доменико, пока что и лица не имеешь, не оформился, но обретешь себя. — И неожиданно пожалел его: — Драхму, одну-единственную драхму, оставил бы там…

— Я хотел, но…

— Молчи! Возможно, стал бы человеком, оставив драхму в Высоком селенье, — в его неприязненном голосе зазвучала надежда. — Но всегда находится выход… И помни, не выдумать ничего такого, чего бы в самом деле не было где-нибудь, — взять хотя бы тайный ход, о котором никто не знал, даже сам Мендес Масиэл.

— Как… ход и вправду есть?

— В нем стоишь сейчас. Ступай осторожно, придерживайся стены. Не вздумай уснуть, не то на всю жизнь застрянешь тут, потеряешь направление. Понял?

— Да.

— Иди и не бойся, не до тебя каморцам, вели-кий маршал со вчерашнего дня наверняка валяется заколотый в своем дворце.

— Вы… уверены?

— Так должно быть, если ничто не помешало… Думаешь, дон Диего покинул бы Канудос без нужды?!

— Да… Нет!..

— Ради этого и оставил вас… И крупные злодеи гибнут порой от чьей-нибудь руки… Я тоже причастен к этому делу… Бедный маршал, сколько добра накопил и еще жаждал… — усмехнулся Мичинио, и глаза его снова зло вспыхнули. — А ты! Одну драхму не оставил. Из скупости?.. Нет, скорей по глупости… — Помолчал и спросил уже спокойно:

— В глаз тебе ничего не попало?

В глазу покалывало.

— Нет.

— Не бойся, подобно Петэ-доктору, я не влеплю тебе пощечины, но он по своему мягкосердечию… я же иным знаком награждаю тех, кого спасаю и отпускаю в мир, — более чувствительным. Отвернись.

Едва Доменико отвернулся, слепящая боль пронзила плечо, словно молния, и он застонал невольно, по спине стекала теплая вязкая струйка.

— Эта ранка не убьет тебя, зато постоянно будет напоминать обо мне… Вот кусок полотна, смочишь и приложишь, утихнет боль, кровь приостановится… А теперь иди.

И тут Доменико не выдержал, повернул голову, заорал возмущенно:

— А на смерть, на гибель человека зачем заставляли смотреть?!

— Чтобы любил человека, — спокойно ответил Мичинио.

Уронил голову скиталец, поник.

И пустился в путь, нащупывая одной рукой мрачную стену пещеры, а другой зажимая ранку на плече. Куда он шел?! Что ждало его впереди?! И во мраке легко, белой птицей настиг, надеждой проник в сердце голос Мичинио, непривычный, сурово-нежный:

— В добрый путь, Доменико. Всего хорошего.