Одарю тебя трижды

— Откормлю тебя, хале, — усмехнулся Скарпиозо. — С твоими-то деньгами не пристало быть тощим, человека по брюху видно, по брюху судят о его достоинстве, а как же! Нагуляешь у меня жир от жареного-пареного.

— Почему рассчитаться не просишь, хале… — Доменико прикусил язык, чуть не оглянулся: как вырвалось опять «хале»!

— Чего спешить, хале.

Скарпиозо остановился, осмотрелся.

— Ты в городе чужак, и я по доброте своей предложу тебе кое-что, если снизойдешь, понятно, до меня, хале.

— Говори. — У Доменико тряслись поджилки, но с виду был невозмутим.

— Давай побратаемся, трудно в жизни без побратима. — Скарпиозо настороженно озирал окрестности. — Так вот, если не чураешься, станем побратимами, хале! Знаешь, как это делается?

— Нет.

— Не знаешь?

— Нет.

— Основа основ — земля, хале, это-то знаешь! Слыхал, верно: «Прахом был, прахом будешь», миг один наша жизнь, и что в ней ценить, если не честность, а, хале? Что другое унесем с собой на тот свет, с чем предстанем в раю, если не с добрыми делами… Как говорили в старину: «Земля еси, в землю отыдеши». Вот почему братаются в земле, в глубокой яме, — земля всему основа… Вон в том дупле у меня кирка с лопатой припрятаны… Копать сумеешь, хале?

— Попробую.

Проглянуло солнце, и в трепетном свете, проникавшем сквозь листву, засияли мириады пылинок.

— От-лично, мой славный. На, поорудуй киркой, а я отброшу землю лопатой. Ну, за дело!

Доменико кинул плащ и рубашку на землю, но Скарпиозо торопливо подобрал их, заботливо повесил на сук. Проследил за ним взглядом Доменико, расслабил свой широкий ремень и с размаху опустил кирку.

— Постой-ка… — неожиданно заволновался Скарпиозо. — Здесь уже кто-то копал. — И ухмыльнулся: — Тут уже братались, мы выроем себе другую яму, чего посягать на чужое!

Отошли шага на три в сторону. Скарпиозо первым ударил киркой и, убедившись, что земля не тронута, сказал довольный:

— Давай копай, отменное место.

У Доменико слегка дрожали колени, но руки энергично опускали кирку. Могилу рыл себе… А тот, Скарпиозо, озираясь по сторонам, вразумлял, опираясь на лопату:

— Не выжить человеку в нашем городе без побратима… Твой враг станет моим злейшим врагом, а уж друг — родней родного будет, хале… Хватит, вылезай, откину землю.

Усердно трудился Скарпиозо.

Доменико стоял в тени под деревом, не слушая Скарпиозо; понял, почему тот не убил его дома, почему уверял всех, будто идет с ним к полковнику… Прикончит его тут, у глубокой ямы, мигом засыплет землей и вернется в город, говоря — сдал полковнику, а когда люди надзирателя Наволе прекратят за ним слежку, смоется из города с драхмами. Рискованная была, вероятно, затея… Скарпиозо, утирая пот, присел на землю.

— Что в жизни ценить, как не труд, хале… Стыд и срам бездельнику, дармоеду! Не испачкайся, хале, за одежду дорого плачено.

До смеха ли было, и все же усмехнулся Доменико невольно.

— Давай, давай, веселей, — подстегивал Скарпиозо. — Хочешь, спою тебе, под песню работа спорится… Хочешь?

— Да.

— Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, э-э-э-х, горе матери дурного, никудышного сынка — хе-е-е, хе-е, — затянул Скарпиозо. — Для лентяя не жалеем мы хорошего пинка, о-о, о-о-о-у, хе-е-е… Хорошая песня, верно, парень?

— Да.

— Давай, давай, поживей! Ждут хвала, аплодисменты работягу славного, жрут гиены, не жалеют лодыря поганого-о-о-у, хе-хе, хе-е-е… Вылезай, выброшу землю, быстрей пойдет дело… Ты чего задом отходишь, а?

Да, он пятился, боясь повернуться в сторону укрывшегося где-то брата Александро, а Скарпиозо почему-то насторожили деревья перед Доменико, и глаза его змеями зашныряли по ним. По пояс в яме, он кряхтел, лихорадочно выкидывая землю. Выбрался из ямы, смахнул со лба пот.

— Помаши еще немного киркой, и… хватит, пожалуй, сударь. — И укоризненно добавил: — Что ты на землю сел, из дорогой материи брюки, неужто не жаль, хале…

Доменико забрался в яму. Скарпиозо сел рядом, утомился и еле тянул:

— У-у-у-о, хе-ее-е, э-э, мму-у-у-о, хе-е-е, э-э… Не жалей сил, хале, давай. Давай станем побратимами, хале, в последний раз выброшу землю. — Он огляделся. — А может, ты сам выбросишь, ты младший побратим, молодой…

Но Доменико был настороже.

— Нет, лезь ты.

Скарпиозо что-то заподозрил и с неохотой взялся за лопату.

— Между прочим, у меня, к твоему сведению, и в Нижней и в Верхней Каморе кровная родня, хале, и если дурень какой безмозглый задумает что против меня — ух, озвереют родичи, на куски разорвут вероломного, так-то!

И спрыгнул в яму.

— Трудно выбрасывать землю, трудно — вон как глубоко выкопали. — И лицемерно посетовал: — Эх, нелегко побратимом стать!

Наконец выкарабкался из ямы и бросил, отдуваясь:

— Погоди, хале, дух переведу.

Полулежа на боку и стряхивая землю с колен стоявшего рядом Доменико, Скарпиозо пояснял:

— Братаются, мой славный, так: младший прыгает в яму и подает руку старшему. Тебе сколько лет?

— Двадцать.

— А мне, хале, сорок три, — значит, по правилам, первым прыгать тебе. — Скарпиозо встал. — Никак от насморка не избавлюсь, ох! — и потянулся рукой к заднему карману. — В день трех платков мало. Давай прыгай, хале…