Одеон

У меня совсем не было подруг, о чём я всегда жалела. Жёны пашиных коллег не в счёт. Мы скорее подруги по несчастью, а это не считается. На всех наших сборищах под пиджаками Chanel и блузками Balmain сидели зажатые испуганные тела. И только после третьего бокала мы начинали вздыхать и перебрасываться кисло-сладкими взглядами – предельно понятными каждой.

Мне нравилось чувствовать себя беглянкой. И пусть это был так себе побег, ведь Погодину ничего не стоило меня найти, – однако иллюзия свободы пьянила.

Я в открытую разглядывала француженок: таких непосредственных и небрежных. Хлеб смазывал их помады, крошки летели во все стороны, они говорили с набитым ртом, но это их не беспокоило. Они не хотели никому нравиться – а глаз от них было не оторвать.

Я сделала глоток кофе, приятная горечь скользнула по языку.

Было хорошо. Тепло и хорошо. Париж всегда дарил чувство лёгкости.

Девушки приговорили сандвичи и достали из пакета две маленькие бутылочки вина. Vive La France! В этой стране можно спокойно пить в общественных местах, и едва ли это когда-нибудь запретят.

Русские женщины отличаются от европейских. Хотя, казалось бы, мы получили равные с мужчинами права почти на полвека раньше. Тем не менее, мы до сих пор боимся взять на себя ответственность за свою жизнь. Боимся уйти от мужа. Боимся, что о нас подумают люди. Осуждаем друг друга и ни в ком не ищем поддержки.

Я продолжала разглядывать француженок: одна из них закурила, откинувшись на спинку стула, другая пила большими глотками вино. Они почувствовали на себе мой взгляд. Я улыбнулась. Они улыбнулись в ответ.

Интересно, если бы одна из них вышла за Погодина, а затем поняла, какой он мудак, она бы нашла в себе силы от него уйти? Конечно бы, нашла. И уже давно.

Я вспомнила Сашины слова про Погодина. Она была права: у меня есть отец, он не бросит, и я не умру с голоду. Но дело было не в голоде и не в отце.

Я не могла уйти. Просто не могла: без объяснений и оправданий.

Русские не уходят от мужей. Мы не знаем – как это. Не знаем, что после развода тоже есть жизнь. Может, даже получше, чем была раньше.

И пока мы выбираем страдания, француженки выбирают… Просто выбирают то, что им по душе, не думая о правильности или неправильности своего поступка.

В кармане завибрировал телефон, внутри всё замерло. Неужели Погодин? Что я ему скажу?

Я достала телефон вспотевшей рукой, посмотрела на дисплей. Земля продолжала кружиться, солнце светить, а сердце – биться. Это была Саша.

– Алло.

– Привет, что делаешь?

– Сижу в саду Люксембург, кофе пью.

– Понятно. Слушай, я закончила все дела, сейчас домой пойду.

– Если хочешь, приходи ко мне, я тут прям в центре, у главной клумбы, или как это называется.

– У тебя есть еда?

– Есть, – я улыбнулась.

– Буду через 20 минут.

Я положила трубку.

И почему я так боюсь мужа? Подумаешь, убьёт? Как будто это самое страшное.

***

– Рит, ну, ты и накупила, – говорила Саша с набитым ртом, запивая багет колой, которую принесла с собой, – вкусно, капец.

– Ты что сегодня в университете делала?

– Да, у нас препод есть по русской литературе, – Саша вытерла тыльной стороной ладони рот, после чего стряхнула крошки с рубашки. – Я у него пишу работу одну…

– Какую?

– Если вкратце, то про феминизм в русской женской послереволюционной поэзии.

– О, как! Феминизм, значит… – я вспомнила молодых француженока.

– Да, но тебе не понять, – сказала Саша со свойственной ей заносчивостью. – Ты жертва токсичного брака и сексистских установок.

– А ты ешь мою еду, так что следи за языком, – полушутя ответила я, но Саша, как всегда, обиделась.

– Ой, ну, и не нужен мне твой обед, – она демонстративно положила всё, что было у неё в руках, мне на колени и встала со стула. – Я пошла.

– Куда? – спросила я, продолжая улыбаться.

– Домой! Или мне туда нельзя, ведь квартира тоже твоя? – Саша остановилась и скрестила руки на груди.

– То есть тебе можно говорить всё, что ты думаешь, а мне нельзя?

– Ну, я же правду сказала! – этот маленький упрямый пухлячок продолжал стоять на своём.

– А я разве нет?

Саша цыкнула, но вернулась и села.

– Ты обижаешься на всякую мелочь, но при этом сама не следишь за тем, что говоришь.

– Ладно… Дашь багет доесть?

– Держи, – я улыбнулась. – Ешь на здоровье.

Подобные мелкие стычки случались у нас постоянно. Я не понимала, как вообще живут обидчивые люди? Если брать на душу всё, что тебе говорят, можно свихнуться.

– Я не знаю, почему я такая обидчивая, – сказала Саша, отщипывая пальцами куски хлеба. – Сама от этого страдаю. Ты никогда не обижаешься на других?

– Раньше обижалась, сейчас пропускаю мимо ушей. Люди всегда будут нести хуйню, о которой их даже не спрашивают. Что, теперь с каждым выяснять отношения?

– Я так не умею.

– Научишься. Так что там с русской поэзией и феминизмом?

– А, ну, так вот, мы встретились обсудить детали работы, были ещё русские студенты с нашего курса, и препод позвал нас всех сегодня в гости. Я сказала, что буду с тобой.

– В смысле? Зачем в гости? Преподавателям вообще разрешено приглашать студентов к себе домой?

– Нет, могут посадить за растление малолетних!

– Я серьёзно.