Одержимые войной. Доля

Профессора покоробило. Ему не нравился простодушный с виду и наглый, как таран, великан. Неоднократно он пытался, сталкиваясь с ним, перешибить его могучую мужицкую энергию, или, на худой конец, поддеть на чём-нибудь. Обидеть Костю было делом невозможным. Лишь вогнать в краску. Но подчинить его волю своей – никогда. Исподволь проверяя его во время общения на гипнабельность и всякий раз убеждаясь в абсолютной невосприимчивости великана к гипнозу, профессор испытывал глубочайшее разочарование. Впрочем, рассуждал он, Кийко, вероятно, представляет собою природную аномалию, шутку природы, никакого смысла в её эволюции не имеющую, а потому бесперспективную. Однако досада на невозможность что-либо сделать с ним то и дело посещала Беллермана, и он старался избегать с ним контактов. Тот, в свою очередь, не испытывал симпатий к профессору, хотя, говоря точнее, вообще не испытывал к нему никаких чувств. После передряги с кассетами Никитина, откуда, как он полагал, его вытащили могучие руки всесильного Локтева, вставшего за соратника по афганскому братству, его отношение к профессору сдвинулось в сторону высокомерной неприязни. Исчезнувший из его жизни капитан КГБ, кого он всё ещё чаял когда-нибудь увидеть, не зная об его убийстве, в своё время кое-что поведал о Беллермане и его делах. Но поскольку такие чувства, как неприязнь, презрение или злоба, для широкой души Кийко были так же нехарактерны, как болезни для его гигантского тела, он не мог долго удерживать их в себе, и в самое последнее время слегка смягчился к профессору, раз волей-неволей приходилось иногда общаться. Просто помнил, что успел ему рассказать Никитин о Беллермане, и сохранял дистанцию. Тому ничего не было известно о взаимоотношениях Кийко и погибшего капитана – то была «территория» группы Целебровского и Логинова. Знай бы он это, иначе бы строил отношения с гигантом.

– Костя, – за профессора ответил Краевский, – я думаю, ты должен знать, Владислав Янович предложил мне…

– Руку и сердце, – съязвил Костя.

– Дурак! – обиделся Краевский. А Беллерман, смеясь, воспользовался паузой и вмешался:

– …форму взаимовыгодного сотрудничества. У меня есть кой-какие материалы из области популярной медицины. Я думаю, это привлечет читателя. На предпоследней страничке можно было бы давать всякие рецепты, травы, и тому подобное. Это нынче в моде.

Краевский обескуражено посмотрел на профессора.

– Угу! Продажа народных травок оптом и в розницу по гарным ценам, – недоверчиво пробасил Костя, а Беллерман, словив взгляд главного редактора, добавил:

– Правда, я не понял, принял ли Анатолий Владимирович моё предложение. Если не принял, то у меня есть и другие идеи.

У Краевского с души отлегло. А Костя вновь забил гвоздик:

– Я тильки оце не розумию, вам, Владислав Янович, дуже хочется зробить нам що-нибудь гарне чи шо? Це як наче за дивчиной ухаживаете.

– Вам это, похоже, не нравится, Константин?

– А я и не дивчина, щоб мени нравилось чи не нравилось. Просто вам-то з нас який прок?

– Меня всегда умиляло, почему в нашем русском обществе таких ошеломляющих успехов добиваются малороссы, – поигрывая бликами на стёклах очков в никелированной оправе, протянул профессор. Костю аж передёрнуло:

– Шило, побач, як наш профессор з русской фамилией Беллерман хохлов прыжучив. Вы, Владислав Янович, чоловик солидный и уважаемый. В своём деле, гадаю, ведущий специалист. Но це не значить, що в филологии и истории тоже. Швыдкие суждения ума не кажут.

– Ну что ж, извините, если я задел ваше национальное самолюбие. Я думаю, мне лучше пойти. Ещё раз вас всех поздравляю. А вы, Анатолий Владимирович, подумайте, подумайте хорошенько над моим предложением. Всего доброго.

Кийко хотел было бросить вдогонку: «А дзуськи «задели!», да махнул рукой. А когда тот скрылся из виду, Краевский спросил великана:

– Какого лешего ты взъелся на него?

– Та щоб очи мои его не видели! – сплюнул Костя, – Дуже жидов не люблю.

– Тоже мне, западенец незалежный! Нашёл жида!