Одержимые войной. Доля

– Мир тебе, сын мой. Ты сердишься, значит, ты неправ. Бес говорит в тебе. О медицинской стороне обрезания спорить не буду, скажу лишь, среди народов, живущих близ экватора, обычай сей существует менее чем у четверти. И спроси, кого хочешь, всяк ответит, что, прежде всего, обычай сей суть религиозный обряд, гигиена – дело десятое. Не говоря о том, что в широтах северных нет в том никакого гигиенического смысла, но и мусульмане, и иудеи блюдут его хоть на Крайнем Севере. Я же вопрошал тебя о Любви. Не мудрствуй. Ответь. Сам себе ответь, если мне не в силах. А твоя любовь к евреям – дело твое. Я вижу, сам ты не еврей. Никогда им не будешь, как бы ни старался. Стало быть, и евреи тебя никогда не примут за своего, будь ты хоть трижды обрезан. Судя по всему, ты из латышей. Или немцев. И те и другие суть славянского корня. Но очень давно отпали от него. Так не сетуй на мои слова. В конце концов, неважно, нравлюсь ли я тебе. Важно, что ты сам себе скажешь. И еще одно. Не я к тебе, ты ко мне обратился. Твое сердце гложут печали. Я лишь подсказал, где можно отыскать корни их. Сие может быть и в другом месте. Но я протянул тебе открытую руку помощи, пришед на зов твой. Ты ж на меня сердишься. Не гневи Бога, сын мой. Многая печали посетят тебя в мире сем. И будут преследовать тебя не день и не два. Но доколе однажды не скажешь себе сам всей правды, не отворишь очи истине, терний сих не одолеешь. Сердце твое томится по Любви, ибо не ведает ея. Оно покуда лишь трепещет в предвкушении сего благословенного дара, но получить его свыше не готово. Берегись, сын мой, стать жертвою соблазна. Когда приятность сладострастия выдается за Любовь, когда мудрствование, горячка умственная выдается за правду, когда похоть властолюбия подменяет добротолюбие и прикрывается словами о благих намерениях. Никакие благие намерения не лежат в основании доброго дела. Но только Любовь. Запомни. Беги от благих намерений, беги от посулов и бойся, как сказано, данайцев, дары приносящих. В них корень соблазна. Мир тебе, сын мой, и ангела тебе в дорогу твою.

Монах поясно поклонился Григорию и пошёл прочь, оставив молодого человека в ещё большем смятении. Гриша не успел ничего сказать вдогонку, так и не решившись ни попросить прощения за резкость, ни усугубить её продолжением спора. Он стоял в оцепенении, глядя на удаляющуюся фигуру в чёрном. И смятение духа усилилось в нём много крат, когда подошла Таня. Всецело поглощенный мыслями о странном монахе, глядя в точку, где окончательно скрылся из виду незнакомец, Гриша не заметил, как девушка, которой он назначил долгожданное свидание, появилась рядом, не услышал, как окликнула его и даже не обратил внимания на то, что она остановилась, поглядела в ту сторону, куда был устремлён его взор, и, не увидев там ничего, перевела на него глаза, полные изумления, и так стояла уже с минуту. Наконец, ей надоело, она подошла к нему вплотную, тронула плечо и громко сказала почти прямо в ухо:

– Ну, здравствуй, Григ!

Гриша вздрогнул, растерянно взглянул на Таню и пробормотал скороговоркой:

– Ой… Извини. Я это… задумался.

– О чём?

– Да так… Странная встреча была… Один человек тут… Мы немного поговорили… с три короба… Вот я и ошалел слегка.

– Ну, начнём с того, что ты сам странный. Выбираешь странные места для свиданий. И вообще.

Голос девушки был слегка насмешливым. В нём и скрытое превосходство, и доверие, и нежность, и ирония – всё сразу. Бездонные серые глаза сверкали на морозном солнце искринками инея на ресницах. Гриша вдруг явственно почуял, как земля уплывает из-под ног. Слова монаха о предательстве, этот его последний вопрос «Любишь ли ты?», на который он так завёлся, звенели молотом по наковальне в голове, и с каждым ударом всё отчётливее доходил их леденящий душу смысл. Ведь это – о нём! Он предатель! Именно он прожил пять с половиной лет без любви, прижив не по любви сына! Он предал свой Род, память об отце, взяв себе дурацкий псевдоним! Он предаёт свою любовь к музыке в поисках длинного рубля на бессмысленном поприще! Да как же с этим жить дальше?! Вот перед ним единственные любимые глаза, без света которых, тайно оберегавшего душу от полного разрушения все эти кромешные годы, нет и не может быть никакой жизни! Вот она, носительница дивного Божественного света этих глаз, с родным именем Татьяна, Таня, Танечка, кого он встретил в один из самых ярких моментов своей непутёвой жизни, а потом предал… Забыл… Бросил… Не приехал даже тогда, когда с нею стряслась беда… Разве не об этом только что говорил монах, когда Гриша спросил о предательстве? Это он, Григорий Шмулевич – предатель всего и вся, и нет ему прощения!!!