Одержимые войной. Доля

Андрей Александрович Долин не разбирался в политике. Ни в комсомольской юности, ни в армейские годы, несмотря на усердие идеологов, воспитателей и замполитов, он не проявлял к ней интереса. Из программ новостей и газет выбирал спорт и погоду, лишь изредка в последнее время, когда это стало касаться всех жителей многострадального отечества, экономические новости. В составе редколлегии «Памяти» Долин был подчёркнуто аполитичен. Дни путча на короткое время привлекли его внимание к политической жизни страны. Но интерес быстро иссяк. Какая разница, будут тебя гнуть под лозунгом «Вперед! К победе коммунизма», «Социализм с человеческим лицом» или «За права человека»? От перестановки этих одинаково непонятных слов ничего в жизни не меняется, так не легче ли не тратить на их обдумывание драгоценного времени! Беллерман не смог переубедить «испытуемого», когда тот утверждал, что все эти словеса чужды нормальной лексике. Став случайной жертвой хулиганского ЧП в подземном переходе, Долин ещё более отдалился от всего, к чему так активно, напротив, приближались с каждым днём почти все из его окружения. Маша уважала его аполитичность. Но, как историк, не могла её разделять. Став мужем и женой, они сблизились в своём видении мира, не имевшего социально-политической окраски, а пахшего цветами, наполненного звуками и красками живой природы, вмещающего лица и поступки людей. Но оценки этим поступкам, даваемые Машей, были реалистичнее и жёстче, а оценки Андрея психологически глубже. В каждом явлении один подмечал одно, а другой другое, и они постоянно обменивались своими суждениями, что и приносило ощутимую пользу каждому, и было интересно обоим.

В должности председателя кооператива Долин продолжал отстаивать свою линию, независимую от политических пристрастий фонда и его председателя, формально стоящих над ним. Когда Локтев или Глизер требовали средств на проведение манифестаций, митингов, выпуск политической газеты взамен утраченной фондом «Памяти», он каждый раз интересовался, есть ли прямая или косвенная выгода от этих вложений, и насколько велик наносимый ими непосредственно кооперативу «Шурави» ущерб. Локтев, посмеиваясь, называл Андрея «уездным купчишкой», намекая, что рано или поздно сменит в «Шурави» председателя. Андрей в таком же тоне предлагал вернуть Саида Баширова, ведь ему «удобнее заколачивать бабки в автокооперативе, чем пудрить людям мозги в роли идеолога партии». Дальше этих лёгких и, в целом, дружеских взаимных «уколов» дело не шло до конца 1992 года. Городские власти, методично заменяя всё, что напоминало бы о великой стране СССР, добрались, наконец, до кооперативов, коим надлежало в обязательном порядке пройти процедуру перерегистрации, в случае необходимости, со сменой названия. В названии «Шурави» фигурировало слово всесоюзный, подлежащее ликвидации. В день получения извещения о необходимости смены названия в кабинете Долина раздался звонок. Бодрый голос Локтева изрёк ожидаемо неожиданное:

– Собирай вещички, братан, расставаться будем!

– Как быстро? – переспросил Андрей, даже не удивившись.

– А что тянуть-то! Сам, небось, устал, – бодро ответил Локтев. Долин предпочитал определённость и ясность двусмысленности и политической интриге. Ему уже давно всё равно, кого прочат в новом «Шурави» на его место. Следовало думать о себе и искать работу. И он сказал Дмитрию:

– Ну, две недели-то законных у меня есть. Надо ж работу подыскать.