Одержимые войной. Доля

В кафе он просидел в ожидании капитана не меньше полутора часов. Он заказал графинчик водки, три горячих бутерброда, яичницу, салат и сок в гранёном стаканчике. Давно с таким удовольствием не обедал, никуда не торопясь, ни о чём не переживая и ничего не обдумывая. В отличие от Краевского и Чукиной, которым их дело нравилось, Кийко, как и Долин, относился к своему журналистскому поприщу как к суровой повинности. Теперь, когда неизвестно, что с этим поприщем дальше будет, словно камень с души свалился. И ни малейшей тревоги, даже мыслишки о том, что ждёт «Память» в ближайшем будущем. Просто сидит, ест и пьёт!

Никитин появился внезапно. Словно материализовался из сумрачного воздуха кафе. Возник перед хохлом мрачный, взъерошенный. Глаза светились лихорадочным блеском. Разговор с Логиновым был явно не из приятных. Кийко, не говоря ни слова, подошел к стойке, заказал сто грамм коньяка, отсчитав последние деньги из тех, что выдал ему Никитин, и поднес стаканчик капитану. Тот кивнул благодарно, и единым махом, точно водку, опрокинул напиток, после чего глубоко вздохнул и произнёс:

– Так-то Константин! В последний раз…

Костя вскинул на него вопросительный взгляд, ожидая разъяснений, но Владимир Анатольевич долго не говорил ни слова. Наконец, словно очнулся и сказал:

– Разговор будет долгим. Готов выслушать, не перебивая?

Кийко кивнул. Капитан щелкнул пальцами. Хотя эта форма обслуживания и не была предусмотрена в заведении, перед Никитиным вмиг нарисовался долговязый парень с картонной папкой в руках. Никитин заказал коньяк, кофе и сигарет и, пока парень ходил за его заказом, обронил лишь одно короткое замечание:

– Коли хочешь мира, готовься к войне.

Кийко не понял, к чему это, но переспрашивать не стал. Когда перед капитаном возникли пузатый графинчик, дымящаяся чашка ароматно заваренного кофе и пачка «Салем», он начал:

– Ты помнишь, с чего всё начиналось? Я имею в виду журнал.

– Як забуты. Це ж «Память»! – улыбнулся Костя.

– Хорошо. Деньгами тогда вас ссужали не только и даже не столько фонд, ещё не имевший должной силы, сколько обком комсомола и наша контора. Это так, для справки. У нас была вполне конкретная задача – держать вас под контролем, чтоб в определенный момент использовать как информационную дубину.

– Это как?

– Хочешь мира, готовься к войне, – вместо ответа повторил Никитин и налил по 50 грамм. Они молча, не чокаясь выпили, как на поминках, и у богатыря невольно защемило сердце. Прислушиваться он не стал, ибо вообще не имел привычки прислушиваться к неприятным ощущениям внутри организма, а бросил зачем-то:

– Мне кажется, всех в ближайшее время ждёт встряска.

– Откуда знаешь? – вскинул на собеседника серые глаза с желтоватыми белками Владимир Анатольевич.

– Не знаю, чую.

– Что ж, хорошо, – задумчиво ответил Никитин и, закуривая, продолжал:

– Журналу была отведена роль своего рода глушителя в час, когда локальные столкновения, уже давно идущие по стране, перерастут в серьезную схватку. Первый раунд намечается на ближайшее лето. Впрочем, об этом – пока никому. Понял?

Константин утвердительно кивнул, и капитан продолжил:

– Зная эти планы, я приложил максимум усилий, чтоб роль куратора выпала мне, а не какому-нибудь служаке, готовому ради карьеры пойти по головам. Дело в том, что я не вполне согласен с теми методами, какими наши верхи желают провести перестройку. А чтоб тебе было проще на первых порах со мной найти общий язык, я придумал легенду, по которой мы с тобою дальние родственники. Я стал вашим куратором по линии КГБ. Я знал других кураторов – партийного и армейского… Да-да, у вас были не два, как у большинства, а три куратора. Собственно, и были, и есть. Пока… Итак… Методы дальнейшей перестройки предлагаются такие: несколько инспирированных государственных переворотов с кровопролитием, демонтаж страны и политической системы, передача собственности в руки нескольких еврейских кланов, полная реставрация капитализма в наиболее дикой его форме, доведение населения до социального взрыва и, в зависимости от сложившейся обстановки, то есть результатов исторического эксперимента, либо триумфальное возвращение социализма сталинско-бериевского типа, либо установление либерал-демократической диктатуры в духе Пиночета.

Никитин перевёл дух, сделал глоток уже остывшего кофе и продолжил чуть живее: