Одесситы

А там уж прапорщик Косов последние снаряды расстреливает: указаний от командира нет, так — на свое усмотрение. Видимо, хорошо легли те снаряды, потому что вдруг немецкий обстрел прекратился. То ли наблюдательный пункт их накрыли, то ли они расположение меняют. Но тут нам ждать некогда, надо отходить. Три пушки остались от батареи — это ж надо восемнадцать лошадей. А лошади — вот они лежат: серая не шевелится уже, только выпущенные кишки вздрагивают. На этих двух лучше вообще не смотреть, а шельма караковый, кажется, просто так прилег? Дудко сразу лошадками занялся: в упряжку, которые целые. И немецкую новенькую туда же: потрудись теперь упряжной. Ничего, ваше благородие, выедем! Хотя его благородие еще приказа отходить не давал. А, вот он приказ:

— Прапорщик, отходим. Примите командование.

Это было все, что капитан смог сказать, а потом замотал головой и сел на землю: у него было прострелено правое плечо. Дудко его сразу — на руки да на лафет. У кого бы еще в августе пятнадцатого года нашлись в хозяйстве чистые обмотки — командиру рану перевязать? А у Дудко нашлись: и на командира, и сверх того. Не зря он часть полученного обмундирования зажиливал. Да еще полотенца какие-то, петухами вышитые, невесть откуда появились. Ой, не из той ли деревни, куда он за кормом для лошадей отлучался? Но прапорщику было не до разбирательства подозрений в мародерстве. Командир второго огневого взвода убит, людей меньше половины осталось, а он, Косов — один офицер.

— Есть принять командование! Раненых — на лафеты! Рядовой Пряник! Проследить! Фейерверкер Петров! Принимайте взвод управления! В разведку.

Павел двинул Огурчика вперед, и за ним еще четверо — все, что осталось от взвода управления: трое разведчиков да Шулейко-телефонист. Им теперь надо было найти кратчайший и безопаснейший путь к отступлению, и отставшую батарею этим путем провести, до соединения со своими.

Павел уже не жалел, что командир Кавелин перевел его из огневого взвода в разведку. А поначалу расстроился: очень ему нравились эти шнейдеровские трехдюймовки. Мощные, легкие, заряжение современное: унитарное, вместе с гильзой. Шестеро наводчиков на батарее были, конечно, самыми грамотными солдатами, и Павел гордился, что так легко и быстро стал одним из них — а ведь начинал с замкового. Вскоре он был уже фейерверкер и командир орудия. Но оказалось, что он и по карте хорошо ориентируется, и телефониста может заменять, и всю их технику насквозь знает: починил несколько раз ерундовые неполадки. Тут уж командир батареи на него внимание обратил, даром что Павел был студент и вольнопер. Теперь Павел был его правой рукой: командир — на пункте наблюдения, определяет углы и направления, старший офицер батареи, тот самый прапорщик Косов, руководит огнем на месте, а Павел между ними связь осуществляет. Он окончательно утешился, когда ему дали Огурчика: артиллерийские упряжные тяжелые, а у разведчиков — птицы, а не лошади. Офицерские.

Вот и теперь Огурчик подозрительно покрутил головой: не нравилось ему это болотце, но послушно зарысил по краешку. Павел знал по карте, что если между этим болотцем и тем, что справа, удастся батарее благополучно пройти, то там дальше просека и дорога на Ковно, которую наши, по его расчетам, еще удерживали. Но недавние дожди эти два болотца слили почти воедино, и пройдут ли пушки — был вопрос. Впрочем, если тут завалить несколько сосенок под колеса, то, пожалуй, и пройдут.

Уже вечерело, когда под руководством неугомонного Дудко солдаты навалили достаточно стволов, чтоб не увязли пушки. Фельдфебель все хотел делать «хорошенечко», но прапорщик торопил, и двинули, едва вытягивая. Еще приходилось станины сзади толкать, но пошло. И тут снова грянули немецкие фугасы: спереди справа.

— Левей, левей заворачивай! — надсаживался Дудко, наливаясь сизой кровью. Но левей и вовсе было не пройти, и вот уже первая пушка стала, загородив узкий проход. Рвануло где-то совсем рядом, выбросив жидкий фонтан грязи, и одна лошадь из передней упряжки забилась копытами и шеей в порозовевшей мелкой водице. Прапорщика Косова задело валящейся сосной, но основной удар пришелся на лошадь, и Косов, шатаясь, встал.

— Чехлы! Чехлы под колеса! — крикнул Павел. Косов говорить, видимо, пока не мог, оглушенный ударом. Слабое его движение Павел принял за кивок, и теперь батареей командовал он. Чехлы сорвали с орудий, и они легли по грязи и бревнам.

— Толкай!

Уже кто-то успел отрезать постромки у раненой лошади, но все еще не шло, и тогда Павел увидел, как приподнялся на лафете Кавелин и почти скатился в сторону. И еще шесть раненых, которые были в сознании, — тоже. И двинулась первая пушка, а за ней остальные, облегченные на этот вес семи человек. Павел потом никак не мог вспомнить, как они прошли этот кусок до просеки, но прошли, а дальше уж она уводила влево, и фугасы теперь били не по ним. Командира и остальных раненых, измокших в грязи, отнесли до просеки на руках и снова уложили на орудия.