Одесский фокстрот

Тактично, без единого намёка на вознаграждение. Не говоря уже о милостыне.

Она стоит на противоположной стороне аллеи, через две скамейки от меня, и выводит под октябрьским дождём выходную арию Марины Мнишек. Уже и Ирина Архипова умерла, а одесская городская сумасшедшая всё поёт и поёт. Она не вызывает пиетета. Она похожа на смешные памятники во дворике Литературного музея, которые никому не нужны и не интересны, кроме администрации самого Литературного музея. С одной только разницей: не подари, по совету Жванецкого, один известный ваятель не нужную ему нелепую скульптурку, его собственного, разумеется, авторства, одесскому Литературному музею – не было бы в Литературном музее всех последующих нелепых памятников авторства неизвестно кого. А эта надрывающаяся тётка – памятник самой себе, своего же собственного авторства, на себе же и зацикленный. Живой памятник. Вселенная самодостаточного сумасшествия, поющая отменно поставленным сопрано.

Блаженный дворник и его деловитый пёс проходят мимо неё, как мимо платанов – не замечая присутствия.

Через пару минут она уходит.

И я встаю, и ухожу. В противоположную сторону.

Сейчас, под ветром и дождём, я дойду по Пушкинской до Железнодорожного Вокзала. Затем – от Железнодорожного Вокзала вернусь сюда – по Карла Маркса. То есть – по Екатерининской. По Екатерининской, конечно же. Памятник потёмкинцам, более известный как «Стойте, я рубль нашёл!», уже давно переехал соседствовать с бюстом матроса Вакуленчука. На незаметную аллейку напротив уже несуществующего кафе «Сказка». На площади Потёмкинцев сейчас площадь Екатерининская. Конечно же, Екатерининская. И памятник Екатерине Великой. На улице Екатерининской и на Екатерининской площади я зайду в лавки. В одной из них я куплю валяную из войлока лошадь. И пурпурные вязаные митенки. Еле удержу себя от покупки сиреневой фетровой шляпы и лиловой стрекозы ей в пару. В Одессе меня частенько обуревают приступы безвкусицы. Обуявшее меня желание китча я удовлетворю покупкой бус из кофейных зёрен. Впрочем, позже окажется, что это ужасающее ожерелье из кофейных зёрен, нанизанных на золотую цепь, потрясающим образом идёт к одной из моих меховых курточек. Из барашка. Нежно-коричневого колеру. Права была Коко Шанель, внедрив в этот мир представление о гармонии, создающейся при слиянии несоединимого. Гармоничен золотистый ретривер с розовым мячиком и велюровой безвкусицей его хозяйки. Гармонична тётка в голубом и правильных кроссовках со своим велосипедом с корзинкой. Гармоничны курящая старушка и её слишком лицеподобная мордой собачка. Гармоничен толстый кучерявый дядя со своими толстыми кучерявыми пёсиками. Гармоничен старик в синих трусах – с тележкой парня-лоточника. Гармоничны дяди в правильных костюмах – с особнячком прокуратуры. Гармоничен неопрятный бородатый ковбой – с общепароходским Пушкиным. Гармоничны платаны с опоясывающими их деревянными скамьями. Гармоничны студенты-первокурсники и старшие школьники – с пропуском занятий. Гармонична властная мама – с опустившейся в своей ненависти до абсолютного смирения дочкой. Гармоничен китч с Екатерининской. Гармонична скульптурная безвкусица – с одесским Литературным музеем.

Гармоничен Приморский бульвар – с дождём и завывающей сопрано городской сумасшедшей.

Гармонично всё.

И только блаженный дворник с деловым псом в красном ошейнике не гармоничны. Они безупречны. Они – верхний предел гармонии. Её последнее «прости», перед тем как раствориться в великом ничто.

Куда теперь?

В переулок Чайковского, послушать на задах Оперного разноголосицу репетиций. Съесть в театральном буфете, нынче работающим «сзади» в режиме столовки, вкуснейшего борща всего за восемь гривен. Подняться по одной из лестниц, ведущих наверх, в Пале-Рояль.

Пале-Рояль

Посторонний, случайный в городе человек его не заметит. А турист – он всегда посторонний, даже если и не случайный, как ему самому кажется.

– И что? Это их знаменитый Пале-Рояль? – брезгливо оглядевшись вокруг, скажет правильная джинсовая девушка своему правильному джинсовому спутнику. На шеях у обоих – фотоаппараты с в-о-о-т такенными объективами. В руках у неё карта города.

– Это сквер имени Чарльза Дарвина.

С опаской оглядываются. Видят меня. Испуг проходит. Я тоже правильная, джинсовая. Своя. Могу нести чушь. Позволено.

– Вы шутите?

– У меня нет чувства юмора. Это действительно сквер имени Чарльза Дарвина.

Неухоженные газоны, собачья свадьба и коты-попрошайки у всё ещё неубранных этим тёплым октябрём летних столиков ресторанчика «Maman».

– Это не только сквер имени Чарльза Дарвина. Это ещё и плац-парад. И торговые ряды.

Снова в глазах испуг. Точнее – недоумение. Идут щёлкать памятники. Хорошо, что они флейты не покупают. А только фотоаппараты.

– Это что, памятник двум лесбиянкам?!

Он думает, что это остроумно. Она верит, что это остроумно, и смеётся.