Одесский фокстрот

Мама вообще любит побыть в одиночестве. Как любой художник в своей мастерской. Консервирование – это мамино творчество. Мама хотела стать врачом. Но стала учителем. Мне кажется, что ни её желание, ни его воплощение в жизнь – неправильны! Хотя мама как раз желание считает правильным. Неправильным она считает только осуществление. Но если бы кто-то тайно подглядел за мамой во время консервирования хотя бы краешком глаза – как это делаю я, – он бы сразу понял, кто мама на самом деле. Мама – гениальный консерватор! Или как это называется, когда человек вдохновенно консервирует? Проще сказать: мама – художник консервирования, поэт консервации. А так же писатель, музыкант и балерина консервов! Мама рождена консервировать. Хотя, похоже, сама себе не отдаёт в этом отчёт. Но когда её никто не видит, когда она консервирует на кухне (я подглядываю тайком, а это – не в счёт) – мама абсолютно счастлива. Похожа на безумного скульптора, не замечающего хода времени в протяжённый момент маниакального творения. Фартук, растрёпанность, азарт, тыльной стороной ладони – пот со лба… «Иди в комнату!»

Иду в туалет. Дверь которого – напротив двери в огромную кладовку. В коридоре.

Мама говорит, что у нас маленький коридор. А мне кажется, что коридор у нас огромный! Даже два коридора. Один – сразу от входной двери. И в том, одном, коридоре помещается и одежда, и телефон, и тумбочка для обуви, и две двери – в огромную ванную и в нашу бесконечную комнату. Второй коридор начинается вместе с антресолями и длится аж до самой двери в кухню. Дверь в кухню никогда не закрывается. Это величественная белая дверь с двумя небольшими окошками где-то там, в недосягаемой выси. Туда может заглянуть только очень взрослый – и, значит, очень высокий человек. Мне, чтобы заглянуть в эти окошки, нужно встать на табурет, да ещё и на цыпочки. И потянуться вверх сильно-сильно… Наверное. Дверь же никогда не закрывают. На самом деле я фантазирую, но так достоверно рассказываю об этом папе, что он верит. И говорит, что во мне живёт дух исследователя, раз я выясняю всё эмпирически.

Папа знает очень много красивых слов.

Мама знает красивых слов не меньше папиного. Но говорит, что красота папиных слов бессмысленна. И что эмпирически – это, конечно же, очень загадочно для трёхлетнего ребёнка. Но если говорить с трёхлетним ребёнком по-человечески, то эмпирически – это всего лишь опытным путём. Опытный путь – это, например, когда ты обжёг палец и теперь на собственной шкуре знаешь один из путей боли. И если у тебя есть хоть капля ума, то ты будешь стараться избегать её. Хотя бы одним из известных тебе путей. А когда ты что-то крепко-накрепко знаешь и решил – это и есть достоверно. А дух исследователя – это просто такое постоянное желание внутри нас – нафантазировав что-то, постараться это исполнить. Не так всё и сложно, если разобраться.

А вообще, в жизни надо быть ко всему готовой. Чтобы когда возникнет жизненная необходимость заглянуть в эти окошки – ты бы уже знал как. А не будешь знать как – будешь дура. Не «как дура», а именно дура. Нельзя быть «как дурой». Ты – или дура, или нет. Это мне мама объяснила. И сказала, что она – дура. Лично я так не считаю. Но маме, вероятно, виднее. В ней же куда больше понапихано уже этой эмпирики, чем во мне. Маме уже целых тридцать три! И значит, её опыт на тридцать лет старше меня. И моего опыта.

Об этом обо всём я размышляю, присев на крышку унитаза в туалете. Я всегда стараюсь очень внимательно и сосредоточено подслушивать мамины разговоры с овощами, банками, крышками, мясорубками, тёрками и консервными ключами, но у меня это всё время не получается. Сколько я себя ни заставляю! Я опускаю крышку унитаза, сажусь на неё и нахмуриваю лицо. Потому что с нахмуренным лицом проще сосредоточиться. Когда мама и папа видят моё нахмуренное и сосредоточенное лицо – они всегда смеются. И говорят, что я похожа на Яковлева из «Иван Васильевич меняет профессию», но не тогда, когда Яковлев – Иоанн Грозный, а когда Яковлев – Бунша. Это какая-то их, взрослая, неизвестная мне пока эмпирика. И я ещё не решила, обидно быть похожей на Яковлева или не очень. В любом случае, когда ты один сидишь на крышке унитаза в туалете – это всё равно. Потому что тебя никто не видит. А когда тебя никто не видит – можно быть собой. Как мама на кухне во время консервирования. Быть собой – это быть таким, каков ты на самом деле.

Мне очень хочется узнать, какая мама на самом деле. Она такая – в одиночестве, во время консервирования на кухне. Поэтому я не иду в комнату, а иду в туалет. Тихонечко туда проскальзываю, оставив дверь чуть-чуть приоткрытой. Опускаю крышку унитаза, сажусь, нахмуриваюсь и сосредоточенно прислушиваюсь к тому, что мама делает и говорит на кухне. Но!

Это ужасное «но!»