Одесский юмор. Антология.

Бороду даю на отсечение,
Что бессмертно Марксово учение.

Представление

Я из депутатской группы
«Политические трупы».

Российская частушка

Почему двуглавый птах
Украшает наш пятак?
Это все последствия
Атомного бедствия.

Памятник

Здесь от укусов
Комаров болотных
Погиб на аллигаторов
Охотник.

Двустишие

Нет, не пуля – дура,
А стрела Амура.

* * *

Никого,
Кто с того возвратился бы света.
Отчего?
Возвращаться – плохая примета.

Неуставные отношения

Младший сержант «Пока!»
Сказал командиру полка.
А командир полка
ответил: «Чао-какао!»

Солдат и шилом бреется

Хоккеист из ЦСКА
Брился лезвием конька.

* * *

Киллерша после осечки
ушла от «макарова» к «стечкину».

Реклама

Большие кепки
На ваши репки.
Торговый дом
«Аэродром».

Какой-то

Мужик по селениям бродит —
Наверное, он трансвестит:
В горящие избы заходит,
Коней на скаку тормозит.

Загадка

На углу стоит девица —
И товар, и продавщица.

Из немецкой поэзии

Ни в карман, ни в капюшон
Не положишь «данке шён»!

* * *

Жароповышаю —
щее принимаю.
Несколько таблеток —
И наступит лето.

Частушки

Я такую ближнюю
Возлюбил под вишнею,
Что забыл про прежнюю,
Ту, что под черешнею.

* * *

Говорят, что в сорок пять
Баба – ягодка опять.
А до ягодного года
Баба хуже, чем Ягода.

* * *

Я на лавочке сидела
И считала части тела —
Не забыла ли чего
У миленка моего?

* * *

Полюбила я шпиона
За четырнадцать имен:
Вон идет моя Алена —
Он же Сидоров Семен.

* * *

Не ходи, душа-девица,
За Арона Кузьмича.
Неизвестно, кто родится
От такого басмача.

* * *

Я сладка и, грешным делом,
Я с лотка торгую телом.
Килограмм – полдоллара,
Что совсем недорого.

* * *

Во субботу после пьянки
Заиграю на тальянке.
Напужаю милую
Хавою нагилою.

* * *

Посижу с Камиллою,
Полежу с Полиною,
А потом и милую
Навещу с повинною.

Рис. Л. Левицкого

Вячеслав Верховский (Донецк)

«Какой глубинный смысл!..»

Здесь пойдет о композиторах. А кто не хочет, может выйти покурить. Свой рассказ хочу начать со слова «ой!».

Ой, товарищи! Итак, я начинаю.

Это случилось в феврале.

Я вел такой образ жизни, что куда б я его ни привел – филармония.

Я туда явился с настроением. Потому что уважаю дни рожденья, а юбилеи – так вообще. А двойные – так это не только вообще, но еще и подавно.

Причем в первом отделении должен родиться Брамс, а Вагнер, если концерт не отменят, во втором. В первом Брамсу 150, а Вагнеру уже потом 170. Интрига!

Короче, в филармонии давали юбилей.

Зальчик небольшой, по сути камерный, а оркестр большой, по сути симфонический. Оркестрантам тесно – не то слово. Скрипка на скрипке и смычком погоняет. Но оркестр у нас способный: разместились, еще тесней сплотившись, и т. д.

Оркестр настроился, затих. Угомонился и зал. А вот теперь по обычаю, заведенному не нами, рампу должна осчастливить сама Людмила Ильинична Рейва, чтоб – вначале ж было слово, да? – своим вступительным открыть на сцене вечер.

В овладевшей тишине мы услышали: идет! Из сценических глубин, из задней дверки, что на сцене (на музыкальном языке – карман), она пошла, лауреат всесоюзного конкурса, прорезая собой весь оркестр.

Она двинулась на авансцену. Сцена маленькая, а оркестра полсотни, крепко сбитый музыкальный коллектив. И сидят они так плотно и так скученно, что музыковеду нужно продираться. И Рейва идет напролом, по ходу сметая пюпитры, и у пюпитров начинается падучая. Ей отвечают смычками. Не вступая в дискуссию, Рейва делает ветер: он срывает партитуры, и они кружат над оркестром, как в ноябре осенние листы.

В сражении с оркестром лектор-музыковед Людмила Рейва одержала победу. Она облегченно вздохнула, что часть своей программы отработала, открыла рот…