Одесский юмор. XXI век

И сразу берут быка за рога. Сперва хвать из погреба на стол что под руку подвернулось, а потом уж всю ночь напролет до третьих петухов – о письмах Чаадаева, и как там Герцен с Огаревым на Воробьевых горах и потом в Лондоне, и что декабристы, и Чернышевский с Бакуниным, и почему, и куда подевался чудо-террорист Нечаев, сойдя с корабля на Мадагаскаре; о психиатрии при царе-батюшке и потом, после убиенного, при совдепии и нынче, и, конечно же, о принципах работы фрезерного станка и счетчика Гейгера. Под утро, благо выходной, Лукич-2 зазывает в гости Клавдию с горяченьким, а новообъявившийся Модест Митрофанович Гусь-Хрустальный невозмутим и миролюбив под стать Гаутаме с Говиндой, а при бойкой соседке умилен, как герой сериала, счастливое утро! – но в улыбке его сквозь седую щетину проступает тень несмелой догадки о том, что все, и даже это, может вдруг враз исчезнуть и больше не повториться. Однако кто это знает? И кому тот, кто это знает, уступит место в полдень или на закате, и кто ему придет на смену и завтра и потом, и будет ли знать тот, кто придет, то, что знают тот или этот? Кто знает?

Ведь всякий Модест знаком с прочими Модестами только понаслышке, равно как и всякий Лукич ведает о существовании иных Лукичей исключительно из уст всевозможных Модестов с Митрофановичами. Так тут все устроено. Пока так. Однако живут же Модест Митрофанович с Василием Лукичом, и ничего – дышат, справляются.

Оставим их всех в покое. Во избежание заворота мозгов предоставим каждого самому себе. Возникли, справили бал – и исчезли в декорациях жизни с тем, чтобы снова возродиться при сходных условиях. О, неисповедимы эксперименты Главного Лаборанта над нами, мнящими себя великими экспериментаторами!

Размышляя над этим без печали в компании близких друзей и замечательного марочного вина одиннадцатилетней выдержки, мы приходим к выводу, что при таком положении вещей правомерно допустить, что в свое время жил-был не только этот К. Маркс, но и тот, кому все это сильно не нравилось. И вообще, господа, кроме шуток, а был ли Маркс марксистом? Один из нас, кто разбирается, тут же втолковывает честному собранию, что вся наша так называемая сознательность имеет мощную химическую подоплеку, и с этим по-трезвому не особо поспоришь. Да вы сами знаете.

И вот незабвенная тетя Гера приносит нам на увитый виноградом балкон, с которого видно море, наконец тарелку с брынзой и говорит:

– Мальчики, я вам так скажу. Мы до войны думали, что Карл Маркс и Фрида Энгельс – это муж и жена. А это оказались четыре разных человека.

Лучше не скажешь.

Занавес.

Ирина Ратушинская

Тост

Тетя Песя прибавила в весе
И никак похудеть не могла.
– Ой, – сказала себе тетя Песя
И до моря топиться пошла.

И туда же спешил дядя Боря.

Он виагры три пачки купил.
И шагал он, шатаясь от горя,
Убедясь, что навеки остыл.

За причалами с жизнью прощались,

Лили слезы и он, и она.
Облака над водой улыбались.
В берег пенная била волна.

Но, поднявши глаза, дядя Боря

Вдруг увидел роскошный объем.
И он вздрогнул, как кот на заборе,
Ощутив в организме подъем.

Улыбнулась ему тетя Песя,

И решили они: таки да,
Недопето еще столько песен,
Утопиться успеем всегда.

Шли в обнимку обое от моря,

Целовались, как дети, взасос.
– Будьте счастливы, Песя и Боря! —
Поздравлял их одесский Привоз.

И забыли они за диеты,

За виагры и всех докторов.
Их любовь воспевают поэты
Из соседних и дальних дворов.

Если ночью услышите стоны,

Не спешите скандал поднимать.
Там не мочит никто Дездемону,
Это Песина стонет кровать.

Ну так выпьем, чтоб было у Бори,

Чтобы Песя пекла пироги,
Чтоб мы были здоровы, а в море
Чтоб топилися наши враги!

Владимир Гордон

Династическая хроника

Из одесских легенд

Не клевало. Полдюжины мелких бычков – вот и все, что висело у меня на кукане. У соседа по пирсу, высокого, с седой головой и орлиным «румпелем», на кукане болталось на пару «песочников» больше…

Я начал сматывать удочки, седой тоже засобирался. Снял черные очки, согнул сутулую спину над моей добычей, спросил:

– Вы это домой понесете? Для кошки?