– Ну конечно, – сказала я, пытаясь справиться с дрожью.
Он откинулся на спинку диванчика, чтобы сесть поудобнее.
– Мой отец – человек не совсем обычный. Он живет отдельно от нас, хотя влюблен в мою мать вот уже шестнадцать лет.
– Почему?
– Потому что он женат.
– А у них есть дети?
– Нет.
– Тогда почему он не расстанется с женой?
– Потому что она сумасшедшая.
– Что, простите?
– Совсем чокнутая. Она немедленно покончит с собой. Даже еще хуже. Она способна на все. Мне кажется, он и боится ее, и в то же время жалеет. Зато к нам он относится замечательно, и ему удалось убедить и нас с мамой, и моих сестер, что он не может жить иначе.
– Ах, значит, у вас есть сестры?
– Да. Две младших сестры. Десять и двенадцать лет.
Хотя мальчик продолжал говорить, я больше не слышала ни слова, в голове все гудело. Я не уловила ничего из его дальнейшего рассказа, хотя именно это представляло для меня наибольший интерес; я упорно твердила себе: у Самюэля есть другой дом, он завел полноценную семью, а со мной остается, прикрываясь моей мнимой неуравновешенностью.
Удалось ли мне как-то объяснить ему свой поспешный уход? Не знаю. Во всяком случае, я вызвала такси и, едва захлопнулась дверца автомобиля, разразилась слезами.
Худшего периода, чем последующие недели, у меня еще не было.
Я утратила всяческие ориентиры.
Самюэль стал мне совершенно чужим. Все, что мне казалось в нем незыблемым: уважение, которое я к нему испытывала, доверие, на котором основывалась моя любовь, – все это улетучилось; он вел двойную жизнь, любил другую женщину в другом парижском квартале, женщину, которая родила ему троих детей.
Главным образом меня мучили дети. Здесь мне было нечем крыть. С женщиной, с соперницей, я в каком-то плане могла вступить в единоборство… но дети…
Я плакала с утра до вечера, не в силах скрыть это от Самюэля. Попытавшись наладить диалог и потерпев неудачу, он стал меня умолять пойти на прием к моему психологу.
– Моему психологу? Почему моему психологу?
– Потому что ты его посещала.
– Почему ты приписываешь его мне? Он что, специально создан для того, чтобы лечить меня? Меня одну?
– Прости. Я сказал «твой психолог», хотя следовало сказать «наш психолог», ведь мы оба годами ходили к нему.
– Да, для этого он и был нужен.
– Изабель, это было очень полезно, это позволило нам принять себя такими, какие мы есть, принять свою судьбу. Я отправлюсь на прием вместе с тобой.
– Но почему ты хочешь, чтобы я шла к психологу, я не сумасшедшая?! – кричала я.
– Нет, ты не сумасшедшая. Но все-таки, когда болят зубы, идут к дантисту, когда болит душа, идут к психологу. Ты должна довериться мне, я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.
– Почему? Ты собираешься бросить меня?
– Что ты говоришь? Напротив, я заверяю, что не хочу оставлять тебя в таком состоянии!
– «Оставлять тебя». Ты сказал «оставлять тебя»?
– Изабель, ты и правда на грани нервного срыва. А у меня такое впечатление, что я скорее раздражаю тебя, чем успокаиваю.
– С этим не поспоришь!
– Ты что-то имеешь против меня? Скажи. Скажи, и покончим с этим.
– «Покончим с этим»! Вот видишь, ты хочешь бросить меня…
Он обнял меня и, несмотря на мою жестикуляцию, нежно прижал к себе.
– Я люблю тебя, слышишь? Я не хочу покидать тебя. Если бы я хотел, то давно бы уже сделал это. Когда…
– Знаю. Что толку говорить об этом.
– Но ведь неплохо поговорить об этом время от времени.
– Нет. Бесполезно. Табу. Входа нет. Никто не войдет. Кончено.