Один

Ваны, одетые со сна кто во что, толпились на краю пашни, за которой, отделенный неширокой полосой рощи, черным клубился смрад. Тушить – нечего и надеяться. Ваны, полуразбуженные и растерянные, глухо бурчали, переговариваясь. Огонь лисицей переметнулся на кустарник, цеплявшийся за жирную жижу по краю болота, Затрещал ветками. Пробежал босыми ногами по траве и притих, столкнувшись с рощей. Но новый выброс, вспухший черными комьями торфа, вспыхивавшего уже в воздухе, смелее нащупал поваленную сосну, трухлявую изнутри и

скрюченную сухими ветвями. Сосна подожгла смолистую ель. Факел разбросал огонь дальше. Пожар наступал, гудя и беснуясь. Ваны пятились, хотя пока лишь едкий чад да розовые всплески вдали свидетельствовали о катастрофе.

В толпе, пьяней обычного, пошатывался Фрейр. Ваны неодобрительно поворачивались к правителю спиной – князь сильно сдал после последнего визига к асам, а в голове его приемного сына – ветер.

И даже теперь, когда близится беда, с которой неясно, как справляться, и можно ли справиться вообще, и сейчас, белея с похмелья бескровным лицом, Фрейр бестолково совался то к одному, то к другому. Его советов не слушали. Приказов, делали вид, не понимают.

Роща озолотилась нежным сиянием, а потом темная полоса леса на горизонте вспыхнула золотом с красной подковой, обнимая пашню огненным полукольцом.

Ваны не были идеалистами. Жизнь среди природы давно научила: слабейший с сильным не справится, Оставалось надеяться, ветер переменится или с небес обрушится водопад.

Скади дрожала, прижимаясь к мокрой от пота рубашке мужа. Ей, видевшей гибель одного, пусть маленького, о котором кроме нее никто и не вспомнит, мирка горного селения, было страшно. Альфхейм стал для Скади больше, чем домом: где родиться, не выбираешь. А ваны пустили ее в свое жилье, всегда участливо помогали дотащить от источника тяжелое ведро, никогда не вспоминали, что Скади чужачка. И этот мир тоже погибнет?

Каким-то внутренним зрением женщина увидела черные развалины, дымящиеся обессилевшим и оборжавшимся жертвами пламенем.

Ветер, мальчишка-подмастерье, прогулявший работу, гонял по подворью бесплотные, седые с черным, клочья. И вдруг из-под тлеющего бревна высунулась кошка и, поводя воздух подсмаленными усами, хрипло мяукнула.

Следом, чумазые от сажи, выбрались из подполья котята. С деловитым видом, словно на свете нет ничего важнее, принялись вылизывать шерстку.

– Нижний Альфхейм! – воскликнула Скади, разгадав пророчество, привидевшееся в воплях подступавшего пламени.

– Что? – поднял голову Ньёрд. Но уже тоже сообразил. Отодвинул жену, врубаясь в толпу.

– Вниз, все в нижний город цвергов, – скороговоркой цедил Ньёрд попадавшимся на пути, пока не разыскал Фрейра.

Князь сидел на корточках, привалившись спиной к чужому забору. Полунатянутый левый сапог и выбившаяся рубаха. Развившиеся волосы. Глаза с темной каймой глубоко ввалились, но смотрели трезво. Ньёрд встряхнул друга.

– Веди народ в подземный город мастеров!

– Да ты что? – как не был потерян великий князь, предложением возмутился. Какой ван может всерьез просить убежища у карликов?

– Ты – сумасшедший, да? – скрипнул зубами Ньёрд. – О каких ты можешь думать своих достоинствах, которые, ах, поранят цверги своим дыханием. – И добавил: – Чем же ты лучше асов, если стыдишься своих собственных подданных?

Фрейр вдавил пальцы в плечо. Размял занемевшие мускулы. Отвел глаза.

– Прости дурака, – пробурчал.

– Да будет, – протянул Ньёрд руку, помогая подняться.

Предстояло убедить остальных, а на это не было времени: пламя, взбесившись, гуляло по свежевспаханной земле, словно по сухой соломе, и теперь селение, крайнее от центральной усадьбы ванов, отделяли минуты.

Ньёрд и Фрейр заторопились на площадь. Сапог мешал, Фрейр дернул за голенище. Отбросил. Ковылял в одном сапоге.

На площади голосили бабы. Скади, появляясь то тут, то там, пыталась быть в нескольких местах одновременно: паника, разразись она сейчас, страшнее пожара. Скади помнила о своей деревне, когда один из стариков, так и не добившийся за неделю жизни любви своей уже умершей сверстницы, качался по земле, грыз протянутые к нему руки. А потом, вскочив, бросился через селение, живым прыгнув на громоздящиеся друг на друге трупы. А те, кто бежал следом, чтобы остановить, тоже вопя и размахивая руками, на миг споткнулись на краю ямы. Уже орали, подражая смертнику, все. Крик подхватывало эхо в соседних дворах. Доносило ответный рев из дальних строений.

Мать Скади прижимала к себе девочку, уговаривала:

– Тихо! Тихо! Не бойся!

А Скади, терпеливо снося нехитрую ласку, едва сдерживала слезы: ей тоже хотелось выть, кричать и кусаться. В ушах стоял непрестанный вой. Стены хижины раскачивались, застя кровавыми кругами глаза, словно в хижину снаружи прыгнул хищный зверь.

– Мама, что это? – выдавила Скади, борясь со спазмами в горле.

– Паника, девочка. Это паника толпы, самое страшное…