Один

Но в пространстве, в воздухе этого кинематографа разлита такая божественная гармония, такая сила и радость жизни! Понимаете, вы начинаете смотреть «Солярис» — и вы чувствуете, что жизнь осмысленная и Бог есть. И не потому, что там звучит фа-минорная прелюдия Баха, и не потому, что Юсов гениально снимает пейзажи, а потому, что Тарковский так видит мир. Мир, по Тарковскому, осмыслен, полон радостного чуда.

Вы вспомните финал «Зеркала». Кстати говоря, «Зеркало» — ведь это фильм… Я долго думал о смысле названия. Это фильм о том, что мы неизбежно зеркалим жизнь родителей, что мы ее неизбежно продолжаем. Я говорил уже об этом. Но ощущения тупика не возникает. Помните, он же двадцать монтажных вариантов попробовал и сложил все равно двадцать первый, и закончил картину неожиданно — вот этим божественным финалом, когда мать ведет сына через солнечную рощу. И смысл жизни сразу нам дан. Это такое ликование, такой восторг! И кстати, когда девочка Мартышка в «Сталкере» двигает стакан, она никакой не мутант, она просто… Ну, в Зоне ничего же не происходит, нет никаких чудес. Она просто больной ребенок. Но когда она силой взгляда двигает стакан, самое слабое, делает самую сильную, самую трудную вещь — вот здесь торжество!

Тарковский вообще очень светлый, очень радостный режиссер. Несмотря на все ужасы «Андрея Рублева», финал «Андрея Рублева» — это гимн творческой преобразующей мощи. И это поэтический кинематограф самой высокой пробы. Я, кстати говоря, вообще думаю, что поэтический кинематограф — это не тот кинематограф, в котором есть длинноты, в котором долго идет дождь или долго едет человек по дороге. Нет, это кинематограф, в котором ответ на вопрос о смысле дается не философскими, а поэтическими средствами, в которых жизнь предстает не как акт интеллектуальный или волевой, а как акт поэтический, творческий. И в этом смысле и Лотяну, и Калик (да много было таких имен), Мащенко, Гресь — они, конечно, занимаются преображением мира. В этом, на мой взгляд, и заключается поэтическое кино.

Да, и третий вариант — это такой маньеристский путь стилизации. Это когда вместо ответа на вопрос вы создаете похожие, наглядные, очень узнаваемые стилизации чужих манер, имитируете их замечательно, но это не является авторским высказыванием. Вот в этом смысле, по-моему, самый наглядный пример — это Никита Михалкова. Посмотрите фильм Абрама Роома «Преждевременный человек», и вы увидите, что целиком из этого фильма во всем, включая актеров и цитаты, была сделана «Неоконченная пьеса для механического пианино» (и сделана, на мой взгляд, слабее). Абсолютной стилизацией является «Раба любви». Абсолютной стилизацией под черно-белое такое неореалистическое кино, в том числе советское, являются «Пять вечеров».

То есть Никита Михалков — это замечательный имитатор чужой манеры. Это тоже режиссер, который совершенно не мыслитель, но стилизатор он, я думаю, гениальный. Просто тогда он брал высокие образцы, а теперь берет низкие, но в любом случае он великолепно имитирует их. Тогда же появилась талантливая повесть покойного Сергея Есина «Имитатор», Царствие ему небесное, которая рассказывает вовсе не о Глазунове, а об имитации как жанре. Ну, повесть, роман. Я думаю, повесть скорее, да.

Ну и наконец, четвертый вариант — это экзистенциальное кино. Кино, в котором снято социальное, потому, что социальное ничего не решает, в котором оставлено психологическое и, в общем, до некоторой степени, может быть, гендерное (но в меньшей). Это «Голый человек на голой земле». И конфликты этого кино — они неразрешимые. Вот их главная особенность. Это конфликты, которые потому не могут быть разрешены, что речь идет о принципиально разных людях, которых объединяет очень немногое и случайное, а договориться они не могут. Проблема экзистенциального кино — это изначальная неразрешимость конфликта. Это отсутствие контактов, некоммуникабельность.

И в этом смысле, конечно (ну, из неореализма тоже может быть много выходов), одним из выходов был Антониони. Я очень сложно к Антониони отношусь, ну, то есть я не могу его смотреть с наслаждением. Покажите мне человека, который может с наслаждением смотреть «Красную пустыню». Ну, я знаю людей (и себя в том числе могу назвать), которые смотрят «Красную пустыню» с восторгом, потому что это грандиозное художественное явление. Я не могу сказать, что я люблю фильм «Фотоувеличение» («Blowup»). Да больше того — я терпеть его не могу, невзирая на очень красивую появляющуюся там Биркин. Да и вообще красивая картина, чего говорить. Но как художественное высказывание это абсолютно гениально, это просто как явление.