Один человек

Ведь я островитянка с далеких островов. Она эти Маринины строчки цитировала постоянно, по всякому поводу и без всякого повода; видно, и вправду чувствовала себя такой островитянкой, дикаркой в бусах, приморской девчонкой, случайно заброшенной в ваш постылый, подлый, скучный, серый, ничтожный мир, в ваш мир мер, в котором ей нечего делать с ее безмерностью. На все это я отвечал гумилевским: да, я знаю, я вам не пара, я пришел из другой страны. На что она, вдруг сбрасывая очередную маску, показывая простое лицо, начинала смеяться; по словам самого Гумилева (она говорила), две первые строки к поэту приходят, третью же и четвертую он должен сочинить сам; и это у него, Гумилева, получалось не всегда хорошо, чему и могут служить примером помянутые мною стихи: в них, да, две первые строчки прелестные (тут она повторяла их, почти напевала: да, я знаю, я вам не пара, я пришел из другой страны...), а две другие — совершенно идиотские (и мне нравится не гитара, а дикарский напев зурны… почему гитара, какая к черту зурна?); на что я, в свою очередь, сообщал ей, что зурна ничем не хуже и не лучше островитянки с далеких островов, что это такой же, тот же, в сущности — смешной, романтизм; на что она сообщала мне, что я дурак, хоть и штудирую Канта (или что я там штудирую? Шпингалета? Хай-нехай-деггера? или снова Занозу?); что ничего не понимаю ни в стихах, ни в жизни, ни в чем; отвернувшись, начинала нашептывать: ну а ушел — как не был, и я — как не была. А эту гитару сама же Цветаева (я не сдавался) ухватила у Гумилева, чтобы вставить в стихи уже совершенно комические. Да, совершенно комические. Та же молодость, и те же дыры, и те же ночи у костра… Моя божественная лира с твоей гитарою — сестра. Что за дыры такие, хотел бы я знать? — Ты не только дурак, но и пошляк, отвечала она на это. — И лира у нее так-таки прямо бо-же-ственная? Вот так вот прямо взять и сказать о себе: у меня лира, мол, бо-же-ственная? — Еще одно слово, и я дам тебе палкой по голове. — У тебя и палки-то нет. — Ничего, найдется. Так проходили наши литературные собеседования — в сущности, лучшее, что у нас было с ней.