Один человек и один город

– То, что ты от кого-то узнал моё имя и место моей работы, не дает тебе ровным счетом никаких преимуществ, парень. Я просто не хочу скандала. А он непременно последует, если выяснится, что на закрытую вечеринку проникли те, кого там не ждали.

А громила терпелив. Даже странно. Никогда бы не заподозрил в телохранителе сенатора столько выдержки по отношению к… Безбилетникам, так ведь было сказано?

– Я не нуждаюсь в специальных приглашениях. Меня вносят во все списки, какие только могут быть составлены.

– Вот как? - Он пробежал кончиками пальцев по планшету. – И как же «вас» в них называют?

Если это и впрямь планировалось, как шутка, то она затянулась. И чем дальше, тем большим дураком из нас двоих выгляжу именно я. Особенно называя свое имя тому, кто знает его уже много лет.

– Франсуа Дюпон.

Новый взмах пальцами. Ещё один. И ещё. На самом же деле проверяет.

– Ничего похожего, парень. Ни в сегодняшней программе, ни в предыдущих. Хочешь, посмотри сам.

Подсуетились и стерли? Ну а как же! Если меня сегодня планировалось прикончить, следы непременно нужно замести. Нет, вычищенные списки – это как раз не удивительно. А что насчет…

– Алехандро дель Арриба там есть?

– Я не буду спрашивать, откуда тебе известно и это имя… Да, есть.

– Отлично! Он может получить помощь, которая ему нужна?

– Разумеется. Если попросит или…

– Так помоги ему!

– Парень, тебе лучше уйти. Пока не нажил серьезных неприятностей. Семья Арриба не любит таких шутников, как ты.

– Я не шучу! Неужели ты сам не видишь?!

Хэнк все ещё упирается ладонями в землю, скорчившись так, будто собирается опорожнить желудок. Приходится подхватить его под руки, чтобы поднять.

– Или будешь утверждать, что с ним все хорошо?

Петер посмотрел ещё раз. Внимательно. Потом повернул лицо ко мне.

– С этим чернявым, может, и не все в порядке, но вот твоя крыша явно прохудилась.

Чернявым? Что ещё за…

Я готов был вылить на телохранителя очередную волну ярости и отчаяния, но в этот момент уткнулся взглядом в затылок Хэнка, безвольно висящего у меня на руках. Темный затылок с короткими завитками.

– Не знаю, перепил ты со своим дружком или накурился не того, но бог с вами. Уходите. Будем считать, что все случившееся – чья-то мелкая оплошность. О которой никто пока не собирается сообщать начальству. Понимаешь?

Темный затылок. А ниже? Что я увижу там?

Наверное, так страшно мне не было никогда, хотя всего-то требовалось продолжать смотреть, постепенно спуская взгляд с черных, словно обугленных локонов к шее, видневшейся над рубашечным воротом. К коже, что была лишь немногим светлее начищенных до блеска ботинок охранника.

* * *

– Парни ошиблись адресом, только и всего. Пусть идут.

– А если они что-то успели стащить у гостей?

– Разве те, кто приходит сюда, берут с собой ценности? Пара часов, может, бумажник унесли. Не больше. Карманы у них не оттопыривались, так что, если и утащили какую-нибудь мелочь, пусть будет наградой за дерзость.

Они ещё продолжали разговаривать, Петер и охранники на воротах, когда мы добрались до поворота в тихий переулок. Я и… И кто-то, кто должен был быть Хэнком.

Каменная скамья подвернулась как нельзя кстати: моя вынужденная ноша не шибко помогала мне, но послушно повторяла движения, и беспрекословно опустилась на место для сидения.

Улицы Вилла Лимбо освещаются по ночам достаточно ярко, фонарями на солнечных батареях, позволяющими вполне сносно ориентироваться в обстановке и ясно видеть черты твоего спутника, поэтому стоило лишь сделать шаг назад, открывая дорогу свету, чтобы убедиться либо в собственном сумасшествии, либо в том, что с ума сошли все остальные.

Он был примерно того же роста, тех же пропорций, что и раньше, только перекошен со стороны на сторону, как будто кто-то вдруг взял и потянул за ниточки, сплетенные из мышечных волокон. И даже с лицом случилось что-то похожее: черты поплыли, сместившись где на пару миллиметров, а где и на целый дюйм. Как у жертвы сильного огня, плавящего плоть, словно свечной воск.

Да собственно, он и выглядел обгоревшим, человек, сидящий сейчас передо мной. Обугленным. Только одежда почему-то не пострадала, хотя и насквозь пропиталась влагой, похожей на сукровицу. Но разве можно остаться в живых, потеряв столько внутренней жидкости?

– Хэнк?

Он смотрел, дышал, скорее всего, слышал меня, правда, ни о каком сознании речи не шло. Кукла, и все тут. Но я почему-то продолжал спрашивать:

– Это же ты, Хэнк? Это все ещё ты?

Одежда точно его. Вся до ниточки. До подметок туфель. К тому же он не отходил от меня все то время, верно? Ладонь лежала на моем плече, это я помню совершенно ясно. И потом только вцепилась крепче, когда… Когда «что-то» закончилось.