Один человек и один город

– Что ж, вам решать. На свой счет, разумеется. Но что касается девочки…

– Она на каком-то особом положении? Или вы заступничаете по доброте душевной? Из любви к ближнему?

Взгляд Мигеля посуровел, но все равно не смог бы напугать даже самого впечатлительного ребенка.

– Любовь к ближнему, над которой вы смеетесь, молодой человек, способна на великие деяния. И настоящие чудеса. Впрочем, вы задали вопрос, и я отвечу.

Он помолчал, глядя на клочок неба, застрявший в решетке глубокого окна.

– Лилис никогда не была счастлива. Трудное детство, как часто говорят о подобных судьбах. Её мать несколько лет перед рождением дочери провела в грехе. Пересчитать мужчин, что перебывали в постели Лурдес, не взялся бы никто. И с каждым – всего одна ночь. Или утро. Никакого второго раза, никаких привязанностей. Я знал нескольких человек, что предлагали ей руку и сердце, искренне, со всем чувством… Лурдес отказала всем. И однажды вовсе закрылась от мира. Как потом выяснилось, чтобы выносить и родить дочь. А после родов словно помешалась: твердила всем, что малышка – особенная, лучшая из людей. Единственная.

– Многие матери говорят такое.

– Да, пожалуй. Но я закончу, позволите? Она протянула ещё несколько лет, постепенно сходя с ума. Лилис было около семи, когда мать ушла в мир иной.

– Достаточный возраст, чтобы понимать.

– Не скажу, что она понимала многое, но… да. Радости это не прибавляло. С тех пор я присматриваю за девочкой, как могу.

– Не вы один. Та странная… мамбо? Она говорила о том же.

– Мари? Увы. Ближе к смерти Лурдес сблизилась с ней. На почве своего безумия. И завещала заботу о дочери.

– Которую вы не одобряете. Заботу, имею в виду.

Падре вздохнул:

– Видите ли, у Лилис есть некоторые… особенности. Неустойчивые психические реакции, как сказал бы врач, но я скажу проще: мятущаяся душа. Причины понятны. Однако есть ещё последствия, и они настораживают.

– Вы о чем?

– Девочка не просто верит в колдовство или, говоря мягче, сверхъестественные и необъяснимые вещи, как это делают многие дети, подростки, да и взрослые. Она уверяет, что слышит голоса.

– Лоа. Она называла их «лоа».

– Да как ни назови… Суть не меняется. Я потороплюсь, если объявлю её блаженной, но уверен, что когда-нибудь так и случится. А до тех пор Лилис нуждается в участии. В чуткости, заботе, доброте. Неважно, что она творит, какие неудобства способна доставить, нужно быть снисходительным и внимательным. Каждую минуту. Всегда.

То, что у девчонки не все в порядке с головой, я уже понял. Давным-давно. Пока шалости, правда, были вполне безобидными. До прихода в полицейское управление. Ухватилась за первое попавшееся происшествие, чтобы найти подтверждение своей «исключительности»? Хорошо же её мама воспитала! И кстати, падре-то куда смотрел? Все это корректируется в юном возрасте и вполне успешно. Упустил из вида? Не решился вмешаться? Странно. Как меня прогнать из собора потребовалось, так сразу и грозность нашлась, и сила. А перед маленькой девочкой спасовал?

– Смотрю, вы не слушаете… И почему я вам все это рассказываю?

Хочешь переложить груз на чужие плечи, вот почему. Тяжеловат крест оказался, да? Ладно, пусть так. Я особо деликатничать не буду. В крайнем случае, выпорю.

– Может быть, потому что я – её мужчина?

– Она так сказала?

– Она все время так говорит.

Падре сдавил подбородок пальцами.

– Это хорошо.

– Для кого?

– Для девочки, в первую очередь. Она избрала вас опорой. Надежной частью своего мира. Неизменной. Спасительной.

– Звучит не особо обнадеживающе.

– Как и принятие на себя любой ответственности. Лилис Сапатеро доверяет вам.

– Скорее, считает своей собственностью.

– Своим близким окружением, - поправил падре. – Точно так же она относилась бы к каждому из друзей.

– Которых у неё нет.

– Которых нет. Это жутчайшая несправедливость на свете, когда ребенок оказывается отрезан от общества. В силу физических или умственных недугов, из-за упрямства родителей, по иным, подчас нелепым причинам. Для такого человека, когда он вынужден покинуть свою раковину, жизнь становится сродни прогулке по минному полю.

– Я бы не сказал, что девчонка чего-то боится. Скорее наоборот, боятся как раз все вокруг.

– Страшиться – удел сомневающихся. Свет рассеивает все страхи.

– Значит, ей однажды достался очень яркий фонарик.

Падре Мигель укоризненно качнул головой и обратился к кому-то за дверью, повышая голос:

– С божьей помощью, я составил свое мнение. Можно продолжать.

* * *

Процессия, торжественно вошедшая в камеру, оказалась немногочисленной. Собственно, лица были все те же: команданте, мой следователь и две, эээ… колдуньи?