Один день Дениса Ивановича. Хроники конца света

Электричка подошла к очередной платформе, из вагона хлынули пассажиры, и назревающий скандал увял в зародыше. Вместе с толпой вывалился пьяница, и исчез сам повод для ссоры. Вышла бабка в рюкзачной сбруе, вышла тетка небесного цвета. Ввалилась бригада железнодорожных рабочих в оранжевых грязных жилетах. Все трое, как на грех, чернявые. Остальные обитатели тамбура отодвинулись от перемазанных, гремящих инструментами гастарбайтеров.

Толпа поджалась, долговязый кавказец, стоявший перед Сашком, втиснулся плечом между ним и его крашенной соседкой. Видимо, деликатностью кавказец не отличался, или схватился за что-то не то, поскольку «продавщица» возмущенно воскликнула «убери лапы!», сопровождая свои слова энергичным движением локтя.

Долговязый повернулся к ней, глянул свысока, и презрительно процедил сквозь зубы:

– Ты брэдишь, что ли? Джаляб!

Сопровождавший его здоровяк хохотнул жирным смешком. Рыжий желчно согнул уголки губ. Кампания явно наслаждалась тем, что никто вокруг не понял похабного слова.

Сашок, оттрубивший лет двадцать назад срочную в Средней Азии, вывез на память о службе в Черных Песках пару скорпионов в стеклянной банке, пластмассовый браслет со светящейся в темноте зеленой русалкой (дембельская поделка армейских умельцев, попятивших фосфорные указатели из ракетного бункера) и небольшой словарный запас, почти сплошь состоящий из местных ругательств. Поэтому понять, что сказал кавказец раскрашенной незнакомке, лично для него не составило труда.

Однако, не смотря на пьяный туман в голове, вмешиваться его не тянуло. Пачка денег во внутреннем кармане заставляла быть осторожней. Да и тройка ремонтников-азиатов явно встала бы не на его сторону в случае конфликта. Сашок глотнул пива и протиснулся в вагон. У самых дверей было совсем свободное купе. В нем разместилась лишь одна женщина – полная, смуглая, в зеленой шифоновой кофте и джинсовых бриджах, спускавшихся чуть ниже колен. Ноги она вытянула на противоположное сиденье. Нижняя часть ног и маленькие овальные ступни, лежащие на коричневом дерматине, были обтянуты плотными черными колготками, поддетыми под штаны. Гладкие икры маслянисто блестели в электрическом свете.

Сашок рухнул рядом с этими черными ногами на короткое, из двух мест сиденье, и полминуты с пьяным тупым интересом разглядывал пассажирку. Сквозь застилавший глаза туман (не надо было мешать водку с вином и пивом!) он разглядел лишь холеные пухлые руки с небольшими пальцами, похожими на вытянутые до невозможности бочоночки для игры в лото. Или на длинные розовые виноградины. Но никакого неприятного впечатления пальцы-виноградины не производили, наоборот, привлекали своей нерусской необычностью. Руки постоянно двигались и сверкали перстнями. Сверкали большие золотые кольца в ушах, сверкали перламутровой краской глаза и губы незнакомки.

Чертами лица попутчица напомнила Сашку жену командира части, в которой он служил в Средней Азии – таджичку, которую полковник вывез как трофей из Афгана. Она тоже была холеная, пухлая, с тонкой талией и пышными формами. Дочь какого-то партийного афганского деятеля. Солдаты, страдая без женщин в военном городке среди пустыни, полушутя-полусерьезно называли ее «персидской княжной».

Трудно сказать, какой характер был у афганской персиянки, но Сашкина попутчица сдержанностью не отличалась. Заметив мутный, настойчивый взгляд мужика, усевшегося напротив, она спросила:

– Что уставился, пьяный свинья?

Голос у женщины был хрипловатый, с небольшим восточным акцентом. То ли это, то ли вопиющая несправедливость, проявленная женщиной, возмутили Сашка, у которого в голове, несмотря на хмель, не было ни одной похабной мысли. И Сашок перешел от безмятежного созерцания к конкретным действиям. Глядя в буреющее от возмущения смуглое лицо, он крепко ухватил даму за щиколотку и сбросил ее ноги на заплеванный подсолнечной шелухой трясущийся пол вагона:

– Убери свои вонючие грабли (хотя ноги абсолютно ничем не пахли).

И, что-то вспомнив, добавил:

– Джаляб!

Уже не видя, как, ощерив влажно блестящие зубы и не отрывая напряженного взгляда от его лица, женщина выхватила из-под сиденья пластиковые синие шлепанцы и отскочила в сторону, Сашок упал на освободившееся место и провалился в пьяную муть. А оскорбленная «персиянка» бросилась к желтому коммуникатору и, нажав кнопку, негромко, но настойчиво внушала что-то хрипящему в ответ динамику.

Вскоре динамик сдался, а еще через пару минут над развалившемся на скамейке Сашком стояли двое ментов. Один из них, поджарый и горбоносый, внимательно слушал пострадавшую, размазывающую черное вокруг глаз, кривящую в сухом плаче перламутровый рот, сочувственно кивал. Другой, помельче, белесый, с белыми как у рыбы, мертвыми глазами, нагнулся над ничего не чующим Сашком, брезгливо ткнул его в плечо:

– Давай, вставай!

Тот приоткрыл глаза, вглядываясь в мышино-серые фигуры, не понимая, что происходит:

– Вы чё, мужики?