Один день, одна ночь

Маня подбежала к перилам и теперь смотрела вниз.

Из квартиры кричали надрывно:

– Беги, Артем, беги!!!

А капитан держал сбежавшего за шиворот, и тот почти висел у него в руке.

Как дохлый кролик, подумала Маня, автор детективных романов.

– Арте-е-ем! Арте-ем!

– Скажите там, чтоб замолчала! – с лестницы приказал Мишаков.

Маня повернулась.

Таис Ланко стояла рядом с ней, закрыв растопыренными от ужаса пальцами щеки, и уже даже не кричала, а выла:

– Арте-е-ем!

– Замолчи, – сказала ей Маня. – Ничего не происходит, что ты орешь?!

Капитан с дохлым кроликом, которого он тащил в руке, поднимался по лестнице. Таис замолчала, как будто ей заткнули рот.

Мишаков дошел до площадки, поставил кролика и оглядел его с головы до ног, как бы проверяя, устойчиво ли тот стоит.

Снизу бежали какие-то люди, сильно топали, и капитан понял, что это программист со своей Катей мчатся на помощь.

...А, твою мать!..

– Господин Гудков? – спросил он у кролика внушительным голосом. – Вы-то мне и нужны.

Вчера

...Все это его ужасно раздражало!..

Съемка дурацкая, которую она еле выклянчила у главного редактора какого-то дурацкого глянцевого журнала. Писатель дурацкий, которого нынче читают все дураки и дуры, а теперь его еще и фотографировать надо. Жара дурацкая, духота невыносимая.

Еще его раздражало, что он все время должен считаться с тем, что Настюха – жена какого-то идиота, а идиота этого совершенно некуда девать – разве что удушить где-нибудь по-тихому или стукнуть кирпичом по голове, что ли!..

Настюха во всем от него зависела, даже вот эта разовая работенка, за которую все же что-то платили, зависела от ее мужа: захочет – будет у нее работа, а не захочет – не будет! Он мог позвонить любому редактору любого журнала, и осталась бы Настюха с носом!..

Ну, или почти любому.

И это всесилие ее мужа бесило Артема! Он сам ничего не мог, как импотент, и чувствовал себя точно так же! Если бы у него были деньги и связи, ну, хоть какие-нибудь, он бы давным-давно забрал Настюху к себе, пристроил на работу, зажил бы с ней нормальной жизнью! Но, словно в отместку за прошлое, настоящее все время его подводило. У него не было ни денег, ни работы, ни друзей – никого и ничего за плечами, как будто пустыня, выжженная до самой последней песчинки!.. Даже верблюжья колючка не растет.

Впрочем, друг у него был. Вполне подходящий и, так сказать, проверенный временем, но и его не стало.

Лучший и единственный друг Паша жил в Питере и был решительно ничем не занят. Артем до конца не знал, чем именно Паша живет. Вроде бы тот был музыкант и сочинитель и вроде бы никак не мог «пробиться»: на радиостанции его песни не брали невежественные и коррумпированные редакторы. Музыкальные группы, которые Паша создавал, разваливались, ибо невежественные и самодовольные участники начинали ссориться еще до того, как приступали к работе. Записывать диски было негде – невежественные и алчные хозяева музыкальных студий Пашу на порог не пускали. Денег, чтобы швырнуть в лицо этим самым хозяевам, у Паши, разумеется, не было.

Иногда его звали в какие-нибудь клубы «подыграть» заезжему исполнителю, у которого гитарист заболевал или уходил в запой, и платили за это так мало, что слезы наворачивались на глаза. Он мог бы пристроиться в какое-нибудь кафе в виде «живой музыки» – в Питере много кафе и много «живой музыки»! – но не желал размениваться. Поэтому все свое время Паша проводил в коммуналке на улице Садовой, где у него имелась комнатенка, – сидел в Интернете, играл на гитаре или пил, когда было на что.

С Артемом они познакомились сто лет назад, когда тот писал очерк о питерском андеграунде еще для студенческой газеты, поняли, что похожи, как братья, даже удивительно, и очень поддерживали друг друга.

Паша был старше и умудреннее, и именно он учил Артема жизни правильной, духовной, а не животной, не замутненной никакой фигней, вроде обязательств и чувства долга. Когда Артема в очередной раз увольняли с работы, Паша был тут как тут – объяснял, что все правильно, так и должно быть, талант никому и ничего не должен, и уж тем более не обязан «подстраиваться», «подлаживаться», «наступать себе на горло». Когда Артем в очередной раз расставался с любимой, Паша уверял его, что все правильно: если женщина «не понимает», ее непременно нужно бросить, что еще с ней делать!

Маня Поливанова в свое время этого Пашу ненавидела и считала – как все женщины, которым кажется, что в их несчастьях виноват кто угодно, только не сам любимый, – что у Артема все могло быть по-другому, если бы Паша не морочил ему голову.

Она была уверена, что если б кто-нибудь, друзья или родные, хоть раз удосужился надавать Артему по заднице и рассказать, что мир устроен совсем иначе, не так, как думают они с Пашей, он, скорее всего, посмотрел бы по сторонам попристальней и понял, что делает что-то не то!

Но родные были далеко, а Паше все нравилось. Покуда Артем – друг и почти младший брат – присутствовал в его жизни, слушался, просил совета, хвалил его сочинения, сочувствовал, подкидывал деньжат, когда они заводились, мировая гармония не нарушалась.