Один день солнца (сборник)

Позже стало известно, что все четверо были оставлены для подпольной работы, но были преданы и выловлены в первые же часы.

Когда один из солдат — он подготовился к этому — ударом приклада вышиб из-под ног Алфеева табуретку и тот изогнулся дугой, мать вскрикнула и, обхватив Вальку за голову, с силой притиснула к себе лицом и так не отпускала до тех пор, пока не отгрохотала громом последняя жизненная опора Андрея Ерофеича — узкое театральное сиденье, скинутое с помоста им самим.

Еще до этого Грядунов закачался под стуканье выбитой солдатом табуретки. Андрей Ерофеич сам приблизил свою последнюю минуту: покрутил головой, успел крикнуть что-то стоявшим поблизости землякам и отпихнул босыми ногами подставку…

После этого глаза уже ничего не могли ухватить — их застлало серой мглой. Острая резь заставила крепко прижать к ним пальцы — до желтых кругов, до боли в яблоках. Нина Кирилловна слышала чей-то приглушенный крик и возню около помоста, а затем выстрелы и автоматные очереди, но не видела, что там еще произошло. Уже потом, по рассказам тех, кто находился ближе к балкону и был очевидцем всего дела, она могла представить себе всю горькую картину.

…Когда полетела наземь табуретка из-под ног горкомовского шофера, из толпы к группе немцев выскочил старик в меховой жилетке. В него как собачонка вцепился подросток, но старик отбился от него и, размахивая руками, стал кричать что-то про красных командиров и про их скорое возвращение. Его тут же застрелили. Упавшего мальчишку один из солдат охраны ударил ногой, и тот, ухватись за бок, побежал к толпе и скрылся. Тут же немцы дали несколько очередей в воздух, народ в панике отхлынул к домам.

— Это Вовка был, — горестно сказала тетя Нина, — все совпадает. С того дня он и исчез куда-то. А дедушку убили…

Костька никак не мог сглотнуть — тугой комок перекрыл горло… Две недели назад в жаркой траве за Прокуровкой он уже слышал это: «Дедушку убили!»— и помнит, каким холодом обдала его эта весть. Так что-то и сдвинулось в душе, и теперь уже, видно, никогда не поправится.

Но это был чужой, незнакомый человек — не Вовкин дед… И Никита Лунев тоже был чужой…

— А ты искал его? — спросил он Вальку.

— Искал, — ответила за сына Нина Кирилловна. — И к тебе бегал…

— А еще куда? К Ленчику Стебакову ходил?

— Ой, Костик, тут такое было! — тетя Нина взялась за щеки. — Такое было!..

— В последний день взрывали каждую минуту: то шпагатку, то винзавод, то на станции… Я даже считал: рванет где-нибудь, я — раз, два, три, не успею до минуты, опять— трах! — Валька закрывал глаза и взмахивал руками. — А знаешь, как шпагатка горелая!

— Ой, не говори, сынок…

— А нас обокрали…

Тетя Нина опять всплеснула руками:

— Что ты говоришь?! Обокрали?!

Костька не стал вдаваться в подробности. Он поглядел на Вальку:

— Пойдешь со мной?

— Куда?

— Вовку искать.

Тетя Нина вздохнула и покачала головой:

— Ой, Костик, куда же вы пойдете?

— Опять к Трясучке, может, пришла уже.

— Жива ли она?..

6

Трясучка — хозяйка квартиры, где Вовкин дед снимал угол, оказалась живой. Она долго глядела слинялыми глазами на товарищей своего малолетнего квартиранта и, как заводная, трясла куриной головой. Голова, как и тощие желтые руки, дергались у нее от болезни, но тут выходило в самый раз: не знаю, к сожалению своему, не знаю, где мой малый жилец и что с ним… О гибели старика ей, правда, все было известно.

Хлипкими неуемными пальцами Трясучка набила табаком папиросную гильзу и, как могла, аккуратно смела в шкатулку просыпавшиеся крошки. Молча прижгла папироску.

— Он так ни разу и не был? — боясь потерять последнюю надежду, переспросил Костька.

Закрыв глаза, Трясучка долгим выдохом выпустила сморщенными губами дым и несколько раз кивнула.

— А где же он, а? Как вы думаете?

Старуха вскинула брови и как-то болезненно, запнувшись на первом слове, произнесла:

— П-представления не имею, деточка… Представления не имею…

От Трясучки, обогнув стороной свой проулок, чтобы не попасться на глаза матери, Костька потянул Гаврутова к Ленчику Стебакову. В другой раз никакими пирогами не затащить бы его к этому петуху и проныре — обязательно привяжется, а то и до стычки с кем-нибудь доведет. Со всеми в классе перечкался, только самые смирные, покорно признав Ленчиково верховодство, избежали его сухих, всегда готовых к работе кулаков. Недалеко от дома, где он жил, чернел закопченными проемами выгоревший продмаг; сюда не так давно прибегал Костька за мылом — им тоже тут торговали.

Стебаков ничего не знал об Агапове. На его смуглом скуластом лице, не в пример обычному, отражались неуверенность и робость, хотя он и старался не подавать вида. Черные глаза не находили покоя.

Заводить с ним особый разговор Костька не хотел: спросили — и хватит. Но Стебаков решил идти с ними вместе, даже матери не спрашивая, и тут делать было нечего. Он прихватил из дому кусок облепленного мусором плавленого сахару, сказал, что это из сгоревшего магазина.

— И конфеты, и сахар горели, текли — как кисель, — рассказывал он, сжевывая хрустящий на зубах песок. — Я палкой отколупывал, когда застыло.