Один день солнца (сборник)

Не так уж много счастья испытала ома на своем веку, и всякая радость поэтому почти всегда рождала в ее душе и тревогу, словно вдруг могла оказаться ложной. Потому Ольга никогда не выглядела полностью беззаботной и счастливой, даже в самые светлые минуты, что дарила ей жизнь. На каждой гулянке, почитай, слышала в свою сторону: «Чего куксишься? Не нагоняй тоски, своей хватает…» Больше всего от Варвары, верной подружки, — с нею все праздники и встречены, и провожены. Варвара может начисто забыть или, скорее, невидно запрятать в себе все свои тревоги и глядеться беспечной и разудалой не по годам.

— К столу, к столу, гости дорогие! — Варвара, в цветастом штапельном платье, приодетая, вышла во двор и словно свету прибавила — народ колыхнулся, зашевелился, неуверенно подался ей навстречу.

— Пожалуйте, пожалуйте! — Она поклонилась и широким жестом пригласила гостей в дом. — Сперва молодые, во-от так… Тепере дружки-подружки, потом родители… — Она поманила Саньку — Санек, ну-ка пристраивайся к мати, будешь за отца, раз Михаила нету…

— Я на товсь! — Санька подхватил мать под руку и обернулся к гостям — Слушай мою команду-у… По ранжиру, в колонну по два — дамы слева… шаго-ом…

— Да будет тебе! — дернула его руку Ольга, в общем-то очень довольная компанейской шутливостью сына, и он, не успев договорить команду, изловчился на ходу щелкнуть каблуками и произнесть: «Слушаюсь!»

А гости уже пошли, потекли в дом, и Санька, отцепившись от матери, предупреждающе показывал на притолоку, и все пригибали шеи и входили в заставленную столами полную разных запахов комнату.

«Свадьба — только дома, ни в каком кафе, ни в забегаловке — только дома», — говорил Санька, растискивая усевшихся и рассаживая не вошедших за стол гостей. Его полосатый воротник долго не находил себе места.

«Ни отпевания невесты, ни купли-продажи, подарки не выставили», — бормотала поначалу Варвара, хотя и обговорили они все с Ольгой, что «вот она какая, нынешняя молодежь». Но после первого же, главного тоста, когда еще не хрипло и отчаянно, а твердо и дружно застолье крикнуло «горько!» и румяная Зинка неискусно потянулась губами к Толику, Варвара, сумевшая на какую-то секунду перехватить сумасшедший Ольгин взгляд, размякла и расслезилась сама и вышла в коридор утереться…

На столе ничего нельзя было уместить — приборы стояли впритык, блюда и вазы возвышались на покрытом свежей скатертью комоде.

Горячее готовилось у Грибакиных, и Варвара то и дело отлучалась к себе, где хлопотали у плиты две ее незамужние дочери, рвущиеся сами к шуму, посидеть в компании с парнями.

Варвара распоряжалась свадьбой, вовремя меняла закуски, выставляла на стол нераспечатанные бутылки. И вина, и еды было заготовлено, чтобы не просчитаться.

«Варя, милая, а помнишь время?.. Далекое время?.. Ну, хотя бы ту ночь, когда нас с Мишкой мытарили в степи волки и мы на последних жилах доволоклись к тебе? А у тебя, среди своей оравы, и — баушка, и Зинка с Санькой… Ты взяла их, чтобы хоть в тепле сидели, на людях коротали ожидание…

А какой кагал, радости-то и слез-то мокрых сколько было?! И как мы кормили и не могли накормить ненасытный рой, а ночью, уложив его весь на пол, сумерничали допоздна, поминая наших геройски павших мужиков? Не за это ли они и жизни свои положили, чтобы вот так мы сидели сейчас с тобою и не верили счастью, глядя на своих детей? И не укорили бы они нас ни в чем, Варя моя милая, потому что мы, как только могли, блюли свою женскую обязанность — сберегли и взрастили их семя, их продолжение… Как бы им было отрадно поглядеть сейчас на всех ребят…»

Варварины глаза блестели, как у больной. Разгоряченная, успевающая и голос свой добавить к общему «горько!», и углядеть отколовшегося гостя, и байку сказать, чтобы сплотить стол, она будто слушала любимую песню. Эту песню — дорогую, до смерти необходимую — она несла в себе много лет, от поры своей молодости, но звучала она в ее душе, словно как за стеной…

«Варя, милая, дай срок, и твои дочки станут под венец… Также отрежешь от себя рожоное дитя и будешь слезы лить на радости… А и не в том ли наша участь, чтобы разделить свою душу по детям да и выплеснуть на свет? И в них она будет жить и биться…»

— Оль! — Варвара укоризненно морщилась, качала головой: «Не обмирай!..»— а сама между тем суетилась, направляла движение. В какую-то минуту, когда вольный гул всеобщего веселья неожиданно попритих, она качнула сильным бедром, ударила каблуком в порожек и словно выбросила из души несдержимый порыв:

Эх, топну ногой
Да притопну другой!..

Кто-то хлопнул в ладоши, звенькнула упавшая рюмка. «Где пьют, там и льют!»— махнула Варвара рукой.

Моя милка маленька —
Чуть повыше валенка.
В лапотки обуется —
Как пузырь раздуется…
Эх!..

— На двор! Молодежь, молодежь!.. — Варвара отодвинула ближний стул. — Танцевать!.. Сань, ну-ка яблочко!..

Санька в знак готовности поднял руку.