Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена

Если мы снова зайдем в Государственный архив, то найдем там документы, прекрасно иллюстрирующие это утверждение. Спустя примерно двадцать пять лет после распятия Христа один из его последователей, некий Павел, также был взят под стражу в Иерусалиме по аналогичному обвинению в попытке подстрекательства к возмущению и бунту. Однако Павел, будучи арестован, немедленно заявил о своем римском гражданстве. Но местная чернь требовала его казни, вспомнив времена Христа. Когда местный правитель прокуратор Фест, колеблясь, не решался выпустить его на свободу, узник потребовал своего перевода в Рим – и был туда отправлен с большими трудностями и значительными расходами. В столице Павел предстал для решения своей судьбы перед префектом претория, представлявшим особу Нерона; все обвинения с него были сняты, и он вышел на свободу[121]. Если бы он не являлся римским гражданином, то, без сомнения, слабохарактерный правитель Палестины «пожертвовал» бы им, чтобы «утихомирить евреев», как в свое время Пилат сделал это в отношении Христа.

Клиентелизм[122]: его старейшая форма. Между беднейшими классами плебеев – от ночевавших под портиками общественных зданий и презиравшихся высшими из рабов до тех вполне достойных джентльменов, которых можно было принять за всадников, – существует, безусловно, бесчисленное множество промежуточных социальных слоев.

Клиентелизм являлся очень старым римским общественным институтом. Цари и аристократы Рима еще на заре истории имели своих клиентов. То были времена, когда бедные плебеи не располагали почти никакой защитой закона, так что им оставалось только заручиться покровительством того или иного магната. Они вступали в его gens (внутренний клан), следовали с ним на войну, голосовали (когда получали это право) в его интересах, помогали ему в определенных финансовых делах, короче, становились членами его семьи, хотя и гораздо более привилегированными, чем простые рабы. Взамен всего этого патрон был обязан защищать их законные права в суде и оберегать их от всех форм произвола. Люди с гордостью называли себя клиентами Фабия или Эмилия. Но к концу периода Республики первоначальная форма этого института практически сошла на нет. К этому времени в законе уже почти исчезла дискриминация по отношению к бедным гражданам Рима, а практически все оставшиеся действительные клиенты являлись вольноотпущенниками, которые обязывались быть верными и полезными своему patroni.

Новый паразитический клиентелизм: утренние поздравления. Однако в описываемый нами период сложился совершенно другой – чисто паразитический клиентелизм. Каждый день рано поутру клиенты в наскоро надетых тогах должны были спешить по улице Меркурия. Иногда их патроны жили довольно далеко, едва ли не на другом конце города; порой раболепный муравей надеялся побывать у двух патронов в одно и то же утро и получить двойное вознаграждение. Кальв не обладал громадной ордой клиентов, но его положение сенатора обязывало поддерживать таких – человек двадцать.

Эти его клиенты – сборная солянка. Часть из них просто бедные прихлебатели, другая – авантюристы, добравшиеся до Рима и мечтавшие выбиться здесь наверх, заручившись поддержкой местного аристократа. Был среди них и посредственный поэт, который надеялся получить как-нибудь щедрый подарок за хвалебные строки о Rex и его семье; имелись несколько дальних родственников Кальва, для которых перепадающие им хлебные вспомоществования считались чем-то вроде пенсий. И наконец, среди них – два или три молодых человека из хороших семей и со сносными доходами – они отираются вокруг Кальва просто для того, чтобы иметь чуть больше карманных денег.

Клиенты собирались на рассвете в вестибюле дома своего покровителя, патрона, потирая еще не совсем проснувшиеся глаза, поправляя свои в спешке надетые тоги, причем каждый старался побудить не очень-то любезного привратника позволить ему войти первым. Наконец домашние рабы сообщали, что «патрон готов принять». Двери распахивались; клиенты толпой бросались внутрь дома. Публий Кальв в утреннем одеянии стоял в глубине атрия, сразу за бассейном имплювия. Сбоку от него находился номенклатор, раб, который «знал всех и каждого», в обязанности которого входило нашептывать хозяину имя очередного просителя, в случае если Кальв не сразу вспомнит по лицу клиента его имя.

«Ave, patrone, ave!» – приветствовал сенатора каждый из клиентов, подходя к нему. «Ave, Marce!», или «Sexte!», или «Lucie!» – отвечал Кальв с более или менее формальной улыбкой на лице.