Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена

Право человека, находившегося в здравом рассудке, добровольно умереть не подлежит сомнению. Философы написали несколько утонченных эссе о желательности самоубийства; считая, однако, что делать это нужно обдуманно и не прибегать к нему как к средству трусливого ухода от жизненных сложностей. Многие из жертв Нерона и Домициана повиновались приказу тиранов «Вскрой себе вены!» в большей степени потому, что они устали от существования, а не из-за того, что их отчаянные усилия свергнуть тирана оказались тщетными. Многие римские аристократы столь усердно и полно постигали все радости и удовольствия жизни, что со временем их существование становилось сплошной скукой. К тому же никакая религия не могла повелеть им жить дальше, когда становилось очевидным, что все их дальнейшее существование будет представлять лишь месяцы и годы беспомощности и боли.

Поэтому, как только Гордиан получил заключение, что в его случае все надежды на выздоровление тщетны, он объявил своим родным, что «уморит себя голодом». Все его родные искренне просили его не делать этого, а потом велели своим рабам-кулинарам, чтобы у постели больного всегда стояли самые вкусные блюда. Несколько позднее они уже с гордостью рассказывали о его железной воле, с которой он отвергал все попытки продлить ему жизнь. Когда настал конец, все его родные и знакомые заявили, что Гордиан умер, как истинный римский сенатор и философ. О самоубийствах по более тривиальным случаям становилось известно каждый день.

Исполнение воли покойного. Обыкновенность многочисленных завещаний. До того как Гордиан значительно ослаб, он призвал к себе группу товарищей, которым предстояло стать свидетелями изменения его завещания. Право выразить свою последнюю волю являлось ценной привилегией римского гражданина[145], и закон предоставлял ему широкий выбор, как распорядиться своей собственностью. Римский джентльмен составлял свое завещание неоднократно, каждый раз добавляя в него те или другие пункты. Рабы не имели права оставлять завещания – их небольшая peculia[146] в соответствии с законом должна была возвратиться к их хозяину; но более приличные владельцы позволяли рабам оставлять свои пожитки сотоварищам.

Завещание заключало в себе куда больше, чем просто распределение собственности покойного между его родными. Вдова Гордиана и его сын оказались вполне удовлетворены, когда узнали, что не более чем две пятых их значительного имущества было роздано вне рамок семьи. Считалось смертельным оскорблением – и тем более смертельным, поскольку покойные уже вне отмщения, – не упомянуть знакомого семьи и не одарить его весомым наследством[147].

«Когда его записи были оглашены», весь Рим узнал, как покойный заплатил свои долги, особенно людям, с которыми не был связан узами крови.

Разгневался ли бывший эдил Нумерий потому, что получил только 10 тыс. сестерциев (400 долларов)? И почему грубому старому всаднику Альбину было оставлено 20 тыс. сестерциев? А почему банкир Велосий, некогда доверенный человек покойного, не получил вообще ничего? Неужели Гордиан решил таким образом заклеймить последнего как негодяя? Список рабов, отпущенных на свободу, тщательно изучили, как, впрочем, и список тех, кому было отказано в освобождении; не менее тщательно ознакомились с перечнем крупных юристов, которым завещались те или иные суммы, – они, по всей видимости, оказывали Гордиану услуги при решении запутанных вопросов. Первой, однако, в завещании указывалась сумма в 100 тыс. сестерциев (4 тыс. долларов), отходившая «господину нашему Адриану Августу Цезарю». Гордиан, вне всякого сомнения, был весьма близок к двору правителя, и стало бы величайшей бестактностью с его стороны не упомянуть в завещании императора. В дни правления какого-нибудь тирана подобная оплошность влекла бы за собой объявление завещания недействительным, посмертное обвинение в предательстве или заговоре и крушение всех надежд наследников из-за конфискации всей собственности. Но при добром императоре подобный взнос обеспечивал сыну покойного благосклонное отношение правительства и давал гарантию того, что имперские прокураторы (охранявшие собственность своего владыки) окажут помощь, если обойденные в завещании родственники попытаются опротестовать его.