Один год

- Мы попали в водопад! - сказала Катя. - И надо вылезать из нашей пещеры, потому что тут мы погибнем, как зайчики. Не забудьте только нашу "пресную воду".

- Ладно!

Он не слишком ловко вскарабкался на край ямы и подал руку Кате. Теперь дождь прекратился так же внезапно, как начался. Но им было уже все равно оба промокли насквозь.

- Хотите знать один секрет? - спросила Катя. Она шла перед Лапшиным и обернулась, отжимая мокрые волосы. - Хотите? Вы здорово кряхтели, когда вылезали из ямы. Не такой уж вы гибкий юноша Аполлон. И то, что я в вас влюбилась, - это больше для вас хорошо, чем для меня. Ведь вы же старый человек.

- Так точно! - сказал Иван Михайлович.

- Старый старичок!

- Ага!

- Вам повезло?

- Невероятно! - закричал он, потому что в это мгновение обрушилась с грохотом волна. - Невероятно!

- Побежали!

Она протянула ему руку и побежала, волоча его за собой. Он порядочно задохнулся на подъеме, но бежал, боясь оступиться или наступить на Катину пятку. И едва мог отдышаться, когда они наконец остановились под пальмами. На террасе Дома отдыха в пижамах стояли знакомые отдыхающие и смотрели на Лапшина, переговариваясь, наверное, о несолидном его поведении. Балашова быстро взглянула в ту сторону и сказала Ивану Михайловичу:

- Хотите, я покажу им язык от имени и по поручению?

- По какому поручению?

- Ну, так в газетах пишут. От вашего имени и по вашему поручению.

- Послушайте, Катя, я никогда не знал, что вы такая.

- Дурачок! - серьезно и строго ответила она. - Вы же никогда не видели меня абсолютно счастливой. Вы всегда видели меня какой-то погано несчастненькой. И - дрянной! А сегодня я счастливая и прекрасная. И им, всем вашим на террасе, завидно. Они же видят, какая приехала к вам... Показать язык?

- Не надо! - попросил Лапшин. - Это же хороший народ.

Опять они пошли. Было нестерпимо душно, короткий дождь ничему не помог. И ветер был душный, и тучи словно давили сверху.

- Спасибо тебе, море, - неожиданно сказала Катя, - спасибо тебе, пещера, спасибо тебе, водопад, спасибо тебе, все!

И поклонилась из лекаренковской калитки - истово, как в церкви.

Нюта и дети встретили их аханьями и причитаниями, Лекаренко, бурый от выпитой перед обедом водки, вызвался "сгонять" за вещами Лапшина, Катя, порывшись в своем чемодане, сбежала вместе с Нютой куда-то в боковушку. Подрагивая бедрами, извиваясь спиной, пронеслась еще раз змея Нюта, размахивая утюгом с красными угольями. Завизжали близнецы в сенях, не то их укусил щенок, не то они его укусили - понять было трудно. Помощник шеф-повара принес лапшинскую казенную пижаму, туфли, полотенце. Иван Михайлович быстро переоделся за огромной печкой. Лекаренко, исполненный услужливой, деятельной старательности, поставил сушиться сапоги Ивана Михайловича, повесил возле печи гимнастерку, бриджи. Лицо у него было доброе, даже с детьми он не мог толком разобраться, они на него больше покрикивали, чем он.

- Давайте по рюмочке, Иван Михайлович! - сказал Лекаренко. - У меня перцовая, своей настойки! Чтоб не простудиться и чтобы благополучно вам с супругой отдохнуть.

- Ладно, - ответил Лапшин. - Спасибо, Лекаренко, за добрые слова. Давайте за семью за вашу и чтобы все было аккуратно.

- Это как?

- А так, - совсем тихо пояснил Лапшин. - Я, Лекаренко, старый сыщик, и глаз у меня наметанный. Больно много казенного добра у тебя. И черепица, и сарафанчики, и плащ клейменый, и вся посуда столовая, и скатерть. Зарвался маненько, а?

- Это так, это точно! - с готовностью согласился Лекаренко.

- Ты ж сыт, на кухне, женка у тебя хозяйственная, зачем воровать, дружески и просительно даже сказал Лапшин. - Не надо, Лекаренко! Пропадешь!

- Ой, да, да, так, верно! - с легким стоном согласился помощник шеф-повара. - Ой, спасибо, что объяснили...

- А ты не знал?

Лекаренко прыснул в кулак, в кухню скользнула Нюта, велела Лапшину отвернуться и не глядеть без команды. Он отвернулся, вслушиваясь в восторженное аханье детворы и самого даже главы семьи, в легкие быстрые шажки Кати.

- Теперь входите в свою комнату без всякого стука! - сказала Нюта.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Возле окна, в смешанном и неярком свете наступающих дождливых сумерек и нескольких свечей, стояла Катерина Васильевна в белом платье, с непричесанными, не высохшими еще волосами, с обветренным за нынешний день лицом, с мягким, настойчивым и глубоким блеском глаз. Руки ее были опущены, словно она не знала, куда их девать, и вся она как бы стеснялась себя самой, того, как безыскусственно хороша она и как ничего для этого не сделала, никак не потрудилась, даже над прической не задумалась. "Вот и вся тут, - говорил свет ее глаз, - вся, какая есть и какая родилась! Лучше я быть не могу, а хуже ты меня не раз видел. Нравлюсь ли я тебе, любимый человек, такая?"

Но ничего этого она не произнесла. Помолчав, чтобы он разглядел ее и порадовался, как она только что порадовалась сама на себя перед Нютиным зеркалом, Катя деловито и даже церемонно сказала: