Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Власти, пригласившие Ричардсона прочитать проповедь, чувствовали себя столь же обманутыми, как и Брут, уступивший трибуну Антонию. Эдвард Стэнхоуп, отвечавший за проведение мероприятия, никак не ожидал от Ричардсона такого демарша («Никогда от него я не слышал никаких крамольных заявлений, равно как никогда он не казался мне бунтовщиком»). Когда Уитгифт и Бэнкрофт узнали о случившемся, они велели наказать Ричардсона изоляцией. Стэнхоуп пишет, что Ричардсон отбывает наказание «дома, в одиночестве в своей комнате, и навещать его по-прежнему запрещено».

Ситуация была непростая. Поскольку елизаветинцев волновали подобные проблемы, они нашли отражения и в пьесах Шекспира. В конце концов, эта проблема, как и осквернение портретов Елизаветы, напрямую связана с двумя другими — культом политической власти и разногласиями по поводу того, насколько по прихоти монарха история способна изменить свой ход. Для сторонников Елизаветы день ее восшествия на престол знаменовал начало новой эпохи, «когда наша нация озарилась наконец новым светом после мучительного периода смуты и кровопролитья». По словам Эдмунда Банни, в этот день Англия освободилась «от оков зла». Приходской священник из Ланкашира Уильям Ли уверял, что 17 ноября — церковный праздник, «ибо так уж повелел Господь». Джон Прайм из Оксфорда говорил в своей проповеди, что «ни один день не идет ни в какое сравнение с этим, и никогда Господь не сотворит более счастливого дня для Англии». Прайм явно не понимал простой истины — в день смерти Елизаветы на престол взойдет ее преемник; неизбежно, День восшествия на престол станет скользящим праздником; одно по праву вытесняет другое, и праздник в честь Елизаветы, как и день святого Криспиана или День святого Хью, скоро останется лишь в воспоминаниях.

И все же настолько сильна была убежденность современников в том, что восшествие Елизаветы на престол ознаменовало новую историческую эпоху, что ее правление романтизируется и по сей день. Один из парадоксальных исторических выводов, зафиксированных в пьесе «Юлий Цезарь», таков: смерть Цезаря от руки убийц ввела в календарь новую дату — мартовские иды; смерть Цезаря стала концом республики и началом цезаризма. Показав в своей пьесе переплетение религиозных и политических мотивов, Шекспир удачно подал римскую проблему как елизаветинскую. Никому из драматургов это не удалось в такой мере, как ему, и зрители, наверное, были потрясены тем, насколько в этом античном материале проступают черты современности.

О «Юлии Цезаре» тут же заговорили. Даже путешественник Томас Платтер, не очень хорошо владевший английским (вместе с друзьями он посетил Глобус 11 сентября 1599-го и посмотрел «Юлия Цезаря»), отметил, что «спектакль сыгран блистательно». Особенно драматургу удалась сцена на Форуме. Поэт Джон Уивер, который в свое время не смог отличить «Ричарда II» от «Ричарда III», пишет, что Шекспир держал зрителей в постоянном напряжении, ибо, как и горожане в его пьесе, они никак не могли решить, чью сторону им принять — Брута или Антония:

Я видел также миг, когда являлся
на сцену Цезарь, Брут и Кассий, как
вели беседу на мечах, и публика
немела, потрясённая игрой.

(

 перевод А. Бурыкина )

Уиверу вторит Леонард Диггс; в спектакле его особенно поразила сцена накануне битвы при Филиппах, где Брут и Кассий не могут прийти к соглашению:

Многоголовая толпа, проникшись речью Брута
о Цезаря амбициях, решила: прав он… До той поры, пока
ораторским искусством Марк Антоний
не убедил её, сколь совершенен Цезарь,
и Брут его напрасно опорочил.

(перевод А. Бурыкина)

Найдется ли на сцене той эпохи другая пьеса, настолько покорившая сердца современников, как «Юлий Цезарь»?..

Лето

Глава 9 Невидимая армада

В июле 1599-го политическая ситуация накалилась до предела, и потому зрители Глобуса стали воспринимать события, изображенные в «Юлии Цезаре», гораздо острее. Услышав, как Брут упрекает Кассия («Я посылал к тебе / За золотом и получил отказ»; IV, 3), публика теперь лишь усмехалась — по Лондону ползли слухи, что «в Ирландии в английской армии вспыхнул бунт — солдаты требовали денег и продовольствия». Надежды подавить восстание с минимальными потерями не оправдались. Сэр Энтони Полетт пишет на исходе весны, что «война в Ирландии затягивается» и «не видно ни конца ни края». Власти решительно пресекали любые разговоры о войне, заставляя неугодных замолчать. «Под страхом смерти запрещено упоминать о положении дел в Ирландии», — писал своим друзьям за границу Джордж Феннер, извиняясь за отсутствие новостей.