Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе

Возвращаясь в Берлин, я еще не знал, что началось время, которое многие будут воспринимать как конец нормальности. На самом деле этот конец наметился еще за несколько лет до этого. Процесс шел уже давно, но люди настолько к нему привыкли, что почти не замечали его динамики. Вирус, вызвавший у меня такой страх в Люцерне, неумолимо расползался по миру. И всех удивляло то, что удивлять не должно, если посмотреть на инфекционную активность, частоту заражения и течение болезни в Китае. Произошло то, о чем давно предупреждали ученые в связи с разрушением естественной среды обитания, промышленным содержанием животных, глобальной мобильностью населения и – как следствие – ростом зоонозных вирусных заболеваний.

Через несколько дней после возвращения из Швейцарии я заболел. То, что казалось обычным гриппом или простудой и почти целый месяц сопровождало меня после острой вспышки, скорее всего, и было обычным гриппом или простудой. Зимой я часто подхватывал подобные инфекции, но всеобщая растерянность и невозможность сделать тест на новый вирус побудили меня тогда стать очень осторожным: я по большей части сидел дома, почти ни с кем не виделся, разве что выходил на короткие прогулки. С большинством людей общался виртуально или по телефону. Если я не работал, то читал.

Нескольких друзей я знаю уже больше двух десятков лет. Наша дружба завязалась уже во время первого университетского семинара в Институте общего и сравнительного литературоведения, который тогда, в конце девяностых, еще располагался на тихой вилле в берлинском Далеме. Вспоминая начало отношений с этими людьми, я понимаю, что почти всегда дружба по счастливой случайности возникала из идиосинкразических «спонтанных союзов», о которых писала Сильвия Бовеншен. Долгое время дружба казалась мне прежде всего вопросом идентификации. Вопросом взаимного узнавания в эмоциональных беседах, в обмене мыслями и представлениями о мире, а также в эйфории долгих, проведенных вместе вечеров.

Семинар, на котором я встретил будущих друзей, был посвящен нарциссизму и двойничеству. Список литературы был настолько пугающим, что большинство из нас теряли дар речи – даже не из-за объема текстов, а из-за их интеллектуальной насыщенности. В программу входили «Метаморфозы» Овидия, психоаналитические эссе Зигмунда Фрейда и Жака Лакана, «Эликсиры дьявола» Э.Т.А. Гофмана, «Зибенкэз» Жан Поля, «Превращение» Кафки, старофранцузская драма, название которой я забыл, поскольку так ее и не прочитал, и многое другое. «Гвоздем» семинара можно назвать то, что все тексты были в оригинале. Предполагалось, что Овидия мы будем читать на латыни, а эту пьесу – на старофранцузском. За исключением тех, кто был наделен непоколебимой уверенностью в себе, почти все мы пребывали в недоумении. Этот опыт сплотил некоторых из нас, пока мы искали в библиотеках переводы и толковую научную литературу. Все мы жили в Берлине впервые. Все казалось захватывающим. Время новых начинаний.

Несмотря на то, что друзья играют важную роль в моей жизни, я скептически отношусь к распространившемуся в последние годы книжному чествованию дружбы, и даже затрудняюсь сказать, почему. Можно составить длинный список из назидательно-благотворных публикаций, авторы которых стремятся, кажется, удовлетворить коллективную потребность в этой теме: например, «О счастье дружбы» Вильгельма Шмида, «Дружба, несущая нас по жизни» Марго Кэссманн, «Друзья: что нас связывает» Хайке Фаллер, «Все, что я знаю о любви» Долли Олдертон или «Большая дружба» Аминату Соу и Энн Фридман. В эту же нишу укладывается такой научпоп, как «О дружбе» Лидии Денворт или «Блюпринт» Николаса А. Кристакиса[36]. Даже классические руководства – скажем, «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги – пользуются на удивление неизменной популярностью. По сути, все эти тексты об одном и том же, вариации «восхваления дружбы», классического топоса истории философии и литературы. Раз за разом авторы объясняют, как важна дружба для хорошей жизни, счастья и психического здоровья, и неустанно рисуют наиболее трогательные сцены таких сердечных отношений.

Есть в этой похвале нечто неуловимо приторное, не в последнюю очередь потому, что вся она сводится к вариациям на тему идеала дружбы, ставшего общим местом и отражающим «каталог старомодных добродетелей», среди которых есть «лояльность, правдивость, верность», но также «деликатность, уважение, дистанция, независимость, такт, вкус (каталог можно расширить)»[37]. Самой дружбе при этом обычно отводится роль терапевтического deus ex machina, решающего любого рода жизненные проблемы, роль быстрого и легкого утешительного приза для тех, кто остается один, когда обрываются все канаты жизни и любви. Роль «счастьезаменителя».