Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе

В знаковой «Политике дружбы» Деррида объясняет, насколько проблематична в философском плане эмфатическая идея равенства, эта «идея друга как другого Я». Большинство классических дискурсов о дружбе направлены на растворение в «Другом», в схожем (и однополом) двойнике, на «гомогенность», «гомофилию» и «сродство, обусловленное общим происхождением и рождением, врожденной общностью»[49].

Классическая концепция дружбы подразумевала, конечно же, лишь дружбу между состоятельными гетеросексуальными и, само собой, белыми мужчинами, – и это не просто историческая сноска. Философское осмысление дружбы, направленное на равенство, представляет собой не только выражение, но и один из оплотов того, что исследовательницы в области философии и психоаналитики, такие как Люс Иригарей, Элен Сиксу и Юлия Кристева, метко называли «фаллогоцентризмом» – пониманием мира, основанным исключительно на гетеросексуальной мужской перспективе. Ни для Аристотеля, ни для Монтеня не существовало дружбы между мужчиной и женщиной или между женщиной и женщиной. Оба считали, что только мужчины высшего сословия обладают достаточными для этого интеллектуальными способностями. Такое убеждение сохранилось и в философии XX века, до сих пор откликаясь в идеях чисто мужской или женской дружбы.

Впрочем, кому, как не им, знать об этом. За 250 лет до Аристотеля поэтесса Сапфо писала в Митилене на острове Лесбос стихи не только о любви, но и о дружбе. За 400 лет до Монтеня письма ученой-энциклопедистки Хильдегарды Бингенской свидетельствовали о близких дружеских связях среди монахинь. Некоторые женщины из средневекового ордена бегинок и из высшего общества эпохи Возрождения открыто дружили с другими женщинами. Венецианская писательница эпохи Возрождения Модерата Фонте в конце XVI века написала диалоги, в которых среди прочего утверждала, что женщинам гораздо лучше мужчин удается создавать дружеские отношения и поддерживать их[50]. Все это происходило еще до XVIII века, слывущего сегодня «веком дружбы» благодаря культовому почитанию фигуры друга; еще до того, как Джейн Остин пролила в романах свет на дифференцированную гетеросоциальную дружбу[51]; еще до появления феномена «романтической дружбы» – формы отношений между женщинами, напоминающей классическую любовь с признаниями в любви и клятвами верности, но, как правило, лишенную сексуального воплощения. Достаточно взглянуть на переписку мадам де Сталь с мадам Рекамье или Эмили Дикинсон с ее невесткой Сью Гилберт, чтобы понять, какой силой обладала такая дружба[52].

Западные интеллектуалы и мыслители игнорировали, принижали или высмеивали все дружеские отношения между людьми, не принадлежащими к высшему классу белых гетеросексуальных мужчин: утверждение власти вопреки всей очевидности. Возможно, причина в том, что они втайне признавали исходившую от этих отношений угрозу патриархальному господству, и интуитивно осознавали взрывную силу такого понимания дружбы, которое не основывается на равенстве, а прославляет разнообразие жизни.

Семинар по нарциссизму и двойничеству во многом повлиял на меня сильнее всех остальных учебных курсов. Это было введение в долгую литературную и философскую историю самоотражения, в историю всех неверных путей, по которым идут люди, неспособные прорваться через границы своего представления о себе и мире, в историю непроницаемых звуковых барьеров, которые люди создают, когда ищут в других только то, что уже знают. Пусть я до сих пор не прочитал Лакана по-французски, я не раз возвращался ко многим текстам того семинара. Они определяли мое мышление во время учебы и после – настолько, что, выбрав психоанализ, я решил заняться именно лакановским.

Об этом семинаре мне напомнило прочитанное исследование о дружбе среди студентов вводного курса психологии в Лейпцигском университете. Ученые обнаружили, что те обычно дружат не столько из-за личностной схожести, сколько просто потому, что их определили в одну группу. Если студенты сидели на лекции в одном ряду, вероятность того, что они подружатся, значительно возрастала. С наибольшей вероятностью дружба возникала, если студенты сидели рядом друг с другом. Когда речь шла о том, чтобы завести друзей, случайная пространственная близость била все остальные козыри[53].

Аналогичное исследование, проведенное в Утрехте, показало, что идеал «альтер эго» действительно играет роль в выборе друзей, но совсем не так, как считалось ранее. Чтобы подружиться, студентам вовсе не обязательно было в действительности походить друг на друга. Они воспринимали себя похожими, даже когда это было совсем не так. Студенты поддались нарциссическому стремлению к узнаванию и отражению. Им только казалось, что они повстречали единомышленников, в которых узнали и обрели себя[54].