Один из лучших дней

Пальцам ног стало неуютно, влажно: в тепле налипший на ботинки снег пробился внутрь, как некое мокро-холодное существо из воздуха улицы. Поморщившись, Вера Николаевна сняла ботинки, переобувшись сразу в нарядные туфли, которые держала на всякий случай в шкафу. Дверь кабинета снаружи резко толкнули, и в проеме возникло лицо рыжего фотографа. Он, видимо, хочет что-то сказать, но отчего-то уставился пристально на ее ботинки, которые стояли у шкафа, снятые кое-как, с распущенной шнуровкой, отчего казались грубыми и тяжелыми.

– Это чьи тут у вас? – фотограф спросил, будто искренне удивившись.

– Мои. – Вера Николаевна ощутила неловкость за грубую обувь.

Фотограф посмотрел недоверчиво на ее ноги и прикрыл дверь, казалось, как-то значимо. Ей же сделалось очень смешно от самой ситуации анекдота, оттого, что действительно можно было подумать… Она выскочила вдогонку за дверь и прокричала, прерываясь на смехе:

– Послушайте, Савкин! – попутно припомнив его фамилию.

Он оглянулся.

– У меня там, в шкафу, – она едва выговорила на смехе. – Нет, там действительно ничего нет! Это мои ботинки!

Прекратить смеяться она не могла. Зато наконец смазалось ее давнее неприятное впечатление от рыжего фотографа, который время от времени наведывался в издательство, не пропуская, понятно, дней рождений и праздников.

Два года назад, когда Вера Николаевна только устроилась на службу, был такой же фуршет. Она сидела почти весь вечер одна среди малознакомых людей, ловила любопытно-изучающие взгляды, вертела бокал, и белые ее, красивые пальцы ощущались ею самой неприлично голо. Хотелось даже спрятать руки. Потом подошел этот рыжий в зеленом костюме, представился коротко по фамилии: «Савкин», тут же предложил выпить, нагловато перейдя на «ты»: «Пойдем, может, в фотолабораторию, у меня хорошая водка…» Она фыркнула, даже не позволив ему досказать, настолько выразительно передернула плечиком, что он понял оплошность и ретировался.

Потом они встречались нечасто, случайно в коридоре. Он пытался было заговорить. Она не держала обиды, но вот просто неприятна была манерность его речи с делано-растянутым «а», жидкая рыжая бороденка и крепкий лысоватый лоб, о который хотелось ладонью колоть орехи. В издательстве притом для смеха рассказывали о его вечном волокитстве. Фотограф, правда, он был хороший, поэтому всегда при деньгах, которые тратил на женщин и на выпивку, ничуть не скупясь. Бывал облеплен халявщиками, как корабль моллюсками, которых терпел снисходительно.

Недавний анекдот сделал Веру Николаевну на остаток дня ужасно смешливой и улыбчивой. Фуршет в буфете, как всегда, не отличался богатым столом: бутерброды с консервами, от которых тошнило впоследствии, резаные куски колбасы. Водки зато было в избытке, как и кислого дешевого шампанского. Теперь и это казалось смешным. Крючья от тяжелых люстр, намертво вделанные в потолок, который не взял ремонт, наводили на мысль о групповом самоубийстве, и это забавляло тоже.

Вера Николаевна шутила, пила дрянное шампанское. Рядом постоянно вертелся Савкин, отлучаясь только за водкой. Он рассказал, как на прошлой неделе подрался во дворе со здоровенным парнем, якобы отвинчивавшим зеркало его машины. Парень выбил ему правый клык. Савкин продемонстрировал щербину на месте клыка. Веру Николаевну кольнула опять память щербатой куклы… Савкин много еще говорил, будто торопясь высказать историю своей жизни. Говорил он гладко, на полутонах, так что порой Вера Николаевна проваливалась в собственные мысли, не слыша, но только согласно кивая: «Да-да». Она очнулась на истории о том, что где-то в Питере обитает друг Савкина по фамилии Куприн, действительно потомок писателя, и что у него дома Савкин видел тот самый гранатовый браслет. Ей стало снова смешно – неужели она производит впечатление наивной дурочки, клюющей на сусальное золото? И тут же к облику Савкина добавилась новая черточка неприятия, как будто он желал добавить себе степенности отблеском чужой славы. Возник утренний мотивчик: «Зачем это, зачем?» с оттенком смутного разочарования. Однако она продолжала молчать, улыбаясь. Савкина куда-то позвали. На той же тихо-спокойной интонации он шепнул ей в ухо:

– Я завтра заеду в пять.

– А? Что?

Только когда он отошел торопливо, Вера Николаевна поняла, что Савкин назначил ей свидание. Тогда с возмущением против себя же решительно прозвучало: «Зачем это? Ну, зачем?» Она поморщилась, как будто мокро-холодное существо из воздуха успело-таки поселиться в ней, проникнув в самую суть.