Один из нас

– Что это? – пробормотала Хелена. Ее рука была у меня на спине, и пальцы сквозь рубашку ощупывали уплотнение на моем теле. Маленький кружок, как раз под ключицей.

– Шрам, – ответил я.

– Я его не помню, – произнесла она и замолчала. Повернув голову, она взглянула на меня.

– Ага, – согласился я. – Он тогда и появился.

– Хап, мне так жаль.

Ей действительно было жаль. Я никогда не видел у нее на лице такого огромного горя. И не хотел видеть.

– Все в порядке, – сказал я.

Мы долго смотрели друг другу в глаза, и она пыталась понять, правду ли я говорю, а я просто любовался ее лицом. Я всегда считал, что любовь – дорога с односторонним движением, и если ты повернул не туда, остается только продолжать двигаться.

Но сейчас я не был в этом уверен.

Мгновение все тянулось и тянулось. Хелена очень медленно мигнула. В этом движении было что-то странное, но я не мог понять, что именно. Мои мысли перепутались, они искали нечто привычное, но не могли найти, и оказались беспомощны перед лицом данных, которые мой мозг не был способен обработать.

Краем глаза я увидел стюардессу, стоявшую дальше по проходу. Наклонившись, она с кем-то разговаривала, но губы ее едва двигались, и я не слышал, что она говорит.

Самолет опять провалился в воздушную яму, но на этот раз никто не закричал. В иллюминаторе я увидел огни, которые заметил раньше, но сейчас они были гораздо ближе. Слишком близко. Или самолет падал, что маловероятно, или что-то поднималось вверх, чтобы нас поприветствовать.

Я постарался позвать кого-то – сам не знал кого. Звук вырвался из горла, но тут же рухнул вниз. Свет в салоне поменялся, напомнив мне, как то же самое произошло в кабинете Хаммонда, но здесь это точно не было сделано с помощью того прибора, что можно купить в «Радио Шэк».

Я услышал еле шепчущий крик. Хелена. Казалось, никто, кроме нас, в салоне не заметил, что происходит. А она заметила и испугалась.

Я обнял ее и прижал к себе, прижался губами к ее уху и стал нашептывать ей, что все будет хорошо. Картинка стала меркнуть, словно убавлялась яркость, и пространство заполнилось тенями.

А потом исчезли даже тени, ничего не осталось.

Часть третья Видимые и невидимые

Глава 16

Почти все пришло в один оглушительный миг. Остальное ворвалось секундой позже. Похоже на фильм о том, как соскабливают картину, прокрученный задом наперед. Как только мир стал белым, это обрушилось на него, как темные ладони, в отчаянии барабанящие по тусклому стеклу запертой двери.

* * *

Лоре было пятнадцать лет, когда в ее жизни появился Рэй Хаммонд. Вместе с родителями она жила в большом доме, который был окружен лесом и стоял как раз на обрыве неглубокой, но крутой лощины, спускавшейся к ручью. Ближайшие соседи жили в ста ярдах вниз по каньону – Симпсоны, которые нравились отцу и не нравились матери. Лора была равнодушна к старшим Симпсонам, но ей был противен их сын, уродливый и постоянно раздевающий ее глазами. Отец Лоры работал в городе и зарабатывал большие деньги. Он был ладно скроенным, смешливым человеком. Моника Рейнольдс была очень худой и каждый день ходила в спортивный зал – одна из тех пугающих женщин, которые могут торчать на степ-тренажере в течение целого часа, двигая ногами с убийственной концентрацией, а потом переходят к зеркалу и поднимают гантели миллиард раз. Однажды Лора пошла вместе с ней и решила, что мать больше похожа на машину, чем то оборудование, на котором занимается. Когда она не боролась с несуществующим лишним весом, Моника красила стены. Хотя спальню Лоры покрасили всего год назад, мать уже планировала перекраску. А Лоре стены нравились, нравился этот вихрь морских красок – синих, зеленых, пурпурных. Когда она сказала отцу, что не хочет, чтобы стены перекрашивали, тот просто пожал плечами и отделался шуткой.

Каждый день, приходя из школы, Лора бросала книги на кухне и готовила себе бутерброд. Бутерброды были довольно однообразны и в основном состояли из листьев салата и сыра с пониженным содержанием жира. Ее мать не приветствовала мясо, шоколад и другие вкусности. Лора втайне удивлялась, как отец умудряется сохранять вес, и подозревала, что он, должно быть, по полной отрывается во время обеда на работе.