Один из нас

– Не бойся, я не буду никого спрашивать.

– Ладно, – отозвался Арчи.

– И знаешь почему? Потому что я за километр вижу, когда мне врут, Арчибальд.

Когда Гейнс сам был мальчишкой, на его долю тоже досталось драк. Тогда времена были проще. Все долгое лето вы играли вместе, исследовали ручейки, забирались на деревья, пока кому-нибудь не надоедало и он не объявлял войну. Вот так он и получил доской по голове, в результате чего окривел на один глаз. В то время он считал это предметом для гордости.

Как выяснилось, быть взрослым далеко не так просто. Гордость оказалась построенной на песке; новыми ориентирами стали деньги и собственность. Вместо кулаков люди дрались при помощи слов и предательств. Кривой глаз стал для него источником стыда. Боже, как же люди любят расковыривать старые раны! Они чуют твои слабые места и тычут в них походя, словно говорят о погоде. Кто-нибудь нет-нет да дунет, просто чтобы посмотреть, насколько прочно держится твой карточный домик.

Как выяснилось, быть взрослым – значит клевать других и уворачиваться от их клевков, пытаясь не оказаться на самом дне, не стать тем, на ком все ездят. Мальчишка всегда может выйти из затруднительного положения при помощи кулаков; взрослому это недоступно. Боже, как он жалел, что не остался ребенком навсегда!

– Если тебе выпадет возможность еще раз достать его, воспользуйся ею, – сказал Гейнс.

– Ладно, ладно.

– Не «ладно», а так точно! Это нужно не мне, это нужно тебе.

– Хорошо, в следующий раз врежу ему как следует.

– И больше не ври мне. Ничего страшного, если он тебя побьет; главное – не сдавайся сразу, заслужи его уважение. Если ты этого не сделаешь, тебе придется всю жизнь с этим жить. Ты никогда не будешь уважать себя.

Гейнс хотел сказать своему никчемному сыночку, чтобы тот стал наконец мужчиной. Дрался как мужчина. Хотя нет – мужчины дерутся нечестно. Нет, пускай лучше Арчи дерется как мальчишка. Мальчишки дерутся словно рыцари в старину, после чего жмут друг другу руки и в конце концов оказываются лучшими друзьями.

Главное, чтобы он не стал драться как женщина, подумал Гейнс. Все что угодно, только не это. Никто так не дерется, как женщины. Они не пытаются сделать тебе больно; они просто уничтожают тебя, сравнивают с землей и смеются над твоим прахом. Гейнс мог засвидетельствовать это собственным, полученным в мучениях опытом.

У Дарлин был слишком высокий лоб и выступающие зубы, но для Гейнса она была Венерой во плоти. Он обожал смотреть, как она покачивает бедрами в своей обтягивающей униформе, обслуживая клиентов «Закусочной Белл». Обожал то, как она улыбалась, наливая ему кофе, – словно сам этот процесс выражал что-то особенное между ними, был наполнен каким-то интимным значением. Она вышла за него, чтобы выбраться из закусочной, и родила ему ребенка, потому что это то, что делают все. Потом она поняла, что замужество вовсе не создано для исполнения ее детских грез, и сбежала следом за своей мечтой в Калифорнию, оставив его воспитывать ребенка без гроша за душой.

Вот и Салли Элбод хотела проделать с ним то же самое. Подцепить его на крючок, чтобы потом раздавить как червяка, просто ради удовольствия. Заявилась в Дом, подначивала его – лишь для того, чтобы потом высказать ему прямо в лицо, что ее от него тошнит. Что у него дурацкий глаз. Что уродцы нравятся ей больше, чем он.

Эта сука злее, чем пантера в течке! Ему никогда не доводилось так страдать, как от этого словесного избиения. Даже когда от него ушла Дарлин, это было не так жестоко. Гейнс начинал понимать Засаду, учитывая, как с ним обходились люди. Вот только вместо того, чтобы заранее видеть удар, он всегда пропускал его. Он никогда не чуял, откуда дует ветер, никогда не видел, откуда летит кулак; его кривой глаз всегда был опущен к земле.

Но сегодня он преподаст ей урок, которого она не забудет! Он не собирается играть в ее игры – «подмани и обмани». Он тоже может драться нечестно. Он покажет ей, кто здесь главный! Солнце восходит не для того, чтобы поглядеть, как она кукарекает.

Арчи начал что-то говорить, но Гейнс замахал на него, показывая, чтобы он соблюдал тишину. Они вышли на полянку, покрытую густой индейской травой; с другой стороны опушки рос колючий кустарник. Вдоль кустов прыжками носился Енох.

«Если бы ты только не говорил, – думал Гейнс, глядя на мальчика-пса. – Если бы только не притворялся, будто ты тоже человек. Если бы только не лез в дела настоящих людей…»

Кусты взорвались птицами.

Стая заполонила весь воздух, куропатки летали во всех направлениях. Гейнс выжидал, зная, что они снова собьются в кучу возле ближайшего укрытия. Потом поднес ружье к плечу и выстрелил в середину порхающего хаоса. Ружье грохнуло, дернулось. Мгновением позже он услышал выстрел Арчи.

Несколько птиц упали на землю, выжившие скрылись из виду.

– Ну как? Неплохо, а? – проговорил Гейнс с широкой улыбкой.

– Да, папа! Сколько мы подстрелили?

– Штук шесть самое меньшее.

– Черт возьми, из твоего приятеля получилась отличная легавая!

– Он мне не приятель, – сказал Гейнс.

– Енох!

Чудик вскинул голову, заслышав далекий призыв.

– Енох!