Один момент, одно утро

Лу в ответ улыбается тете, потом глубоко вдыхает, сгребает оставшиеся овощи на одно блюдо, убирает пустую емкость, берет соусник и уходит на кухню.

Мать стоит у раковины, по локоть опустив руки в мыльную воду. Лу с посудой подходит к сушилке.

Мама плачет.

Подавив злость, Лу наклоняется, чтобы заглянуть ей в глаза:

– Ты как, мама?

Мать не может посмотреть ей в глаза. Она отводит взгляд и смотрит в сад, а потом говорит:

– Я не понимаю, Лу. Что я делала не так?

– Ты тут ни при чем, мама, – отвечает Лу. Внутренне она вопит: «Почему ты считаешь, что ты сделала что-то не так, раз я лесбиянка?»

Мать, наконец, поворачивается к ней, и Лу видит ее боль. Щека матери дергается, глаза полны горя.

– Ты всегда была у отца любимицей, – говорит мать, словно пытаясь найти объяснение.

– Но не у тебя, – замечает Лу.

– Это не значит, что я тебя не любила.

Лу потрясена: мать никогда не говорила с ней о любви. Она ждет. Мать кладет руки на край раковины, и мыльная вода капает с них на пол.

– Я просто не понимала тебя, вот и все.

– Я знаю. – И вдруг Лу отчасти уясняет точку зрения матери. Наверное, непросто было иметь такую дочь, как Лу: девочку, так легко, так крепко привязавшуюся к отцу. Может быть, она чувствовала себя отвергнутой, лишенной влияния на собственное дитя. – Теперь я пытаюсь помочь тебе понять меня.

– Угу. – Мать снова задумчиво смотрит в окно.

Там безупречно ухоженный сад, газоны сверкают зеленью аккуратно подстриженной травы, горшки с примулами и анютиными глазками расставлены в строгом порядке, самые маленькие впереди, как выстроившиеся ученики на школьной фотографии.

– Знаешь, еще не поздно. – Лу кладет свою руку на руку матери и сжимает ее. Она не привыкла прикасаться к ней, это бывало так редко. Сквозь воду и мыло она чувствует мамины кости, их хрупкость, и хотя мать не отвечает и по-прежнему не смотрит на Лу, она не убирает руку.

Лу понимает, что пока это все, чем может ей ответить мать.

* * *

– Кофе – вот что нам нужно, – говорит Карен. – Я сварю, ты продолжай.

Она знает, где Анна хранит кофе, как работает кофеварка, и приносит кружки наверх, осторожно, чтобы не пролить на кремовый ковер.

– Прервись на минутку, – предлагает она.

Обе садятся на диванчик в эркере, и Карен ставит кружки на пол рядом с ними.

Какое-то время они сидят молча, глядя в окно.

Это не оживленная улица и вряд ли когда-нибудь будет такой. На тротуаре мусор – пластиковая бутылка, мешок, старая, промокшая под дождем газета. Медленно проезжает машина. Водитель ищет, где бы припарковаться. По дороге, обходя лужи, идет молодая женщина. Вдали, на склоне холма, растет новый деловой квартал; на крыше дома рядом не хватает нескольких плиток черепицы.

– Вот мы и обе остались без мужчин, – говорит Анна и добавляет, извиняясь: – Я не хочу сказать, что у меня то же, что у тебя.

«Сегодня она выглядит иначе», – думает Карен и вдруг понимает почему: Анна без косметики – явный признак того, что события заставили ее, как раньше и саму Карен, забыть о ежедневной рутине. Но Карен нравится видеть Анну в таком виде: она кажется моложе, беззащитнее, как-то реальнее, что ли. Карен наклоняется и берет ее за руку:

– Мужайся.

Воскресенье

11 ч. 43 мин

Небо – не бывает голубей, без единого облачка. Середина лета, жарко. Окно в машине полностью опущено, Лу положила руку на оконную раму и подперла ею голову, наслаждаясь ветерком. Она в видавшем виды «Эм-Джи» Софии, крыша откинута назад, они едут к морю, София за рулем. Лу смотрит на профиль Софии, та сосредоточенно уставилась вперед, и сердце у Лу взлетает ввысь, выше, выше, до самого безоблачного неба.

Это один из тех ах-каких-редких случаев, когда Лу не может, никак не может представить, как можно быть счастливее. Она любит свою работу, несмотря на всех заноз-учеников, с которыми приходится иметь дело. Любит этот город, несмотря на путаницу его обветшавших домов и людей и галечный, а не песчаный пляж. Она любит свою квартиру, хотя та маленькая и неказистая. Любит своих друзей – и старых, и новых. Она даже – странным образом – любит свою маму. Ей известно, что мама борется с собой – она слышит усилие в ее голосе, когда разговаривает с ней. И хотя она также различает и неодобрение, тем не менее Лу уже сказала, кто она есть, и в этом деле появилась ясность. В конце концов, это больше беда мамы, а не ее. И мама может справиться с этим, постепенно, в собственном темпе. И, наконец, Лу теперь сосредоточена на другом – она переменилась, освободилась. Может быть, ей понадобилось стать свидетельницей смерти, чтобы понять, как ей хотелось кого-то встретить, открыться, освободиться от оков прошлого. Но какова бы ни была причина произошедших в ней перемен, Лу влюблена, и с прошлой ночи это стало очевидным фактом. Она сказала это первая, тихо, когда они с Софией лежали в постели: «Я тебя люблю». И София ответила, громче, с несомненной страстью: «Я тоже тебя люблю», – и они засмеялись и стали целоваться, и вскоре после этого сначала кончила София, а потом Лу.

Они подъехали к светофору.

– Здесь направо, – командует Лу.