Один на дороге

- Боюсь, что об этом я смогу рассказать вам меньше всего. Женщины мало смыслят в военных делах. Ну, он был офицер, вы знаете. Происхождения простого, не дворянского, родители его были, как он сам говорил, торговцами где-то в Мекленбурге, скорее мелкими торговцами. И того, чего он добился на военной службе, он добился благодаря своим редкостным способностям, а не семье, не связям. И также не благодаря политике, хотя одно время это было модно. Он не любил политику, говорил, что все политики - бездарные люди, ничего не понимающие в жизни, и что одни не лучше других.

- Однако, служил он исправно?

- Ну, разумеется. Но, как он сам говорил, прежде всего потому, что ему нравилось его дело. Нравилось потому, что делало его могучим - почти всемогущим, как говорил он. А также потому, что оно давало выход его инстинктам художника. Этот инстинкт был очень силен в нем. Он говорил, что если бы не стал военным, то, вернее всего, писал бы картины.

- Я вижу, он был откровенен с вами.

- Каждому человеку необходимо быть хоть с кем-то откровенным, иначе он делается несчастным. Потому что каждому нужно, чтобы у кого-то осталось истинное представление о нем - о таком, каким он был в действительности, а не казался. Да, он был со мной откровенен - с кем же еще он мог?

- У него не было семьи?

- У него была я, - сказала она, чуть пожав плечами. - И он никогда не хотел ничего другого, с того самого дня, как мы познакомились. - Она встала, подошла к двери и включила люстру. - Вот. Это он написал когда-то.

Висевший на стене портрет при дневном освещении не бросался в глаза, но теперь был хорошо виден. Портрет - и зеркальце странной формы в правом нижнем его углу. Я долго смотрел именно на зеркальце. Потом спохватился и перевел взгляд на Шамборскую.

- Есть разница, не так ли? - улыбнувшись одними губами, сказала она. А разве вам не случается рассматривать свои фотографии, где вы сняты молодым?

- Да, - согласился я. - Но я и тогда не представлял собой ничего особенного. Да, теперь я понимаю...

- Он любил меня, - сказала она свободно. - И я его тоже. Я не хотела, чтобы он женился на мне: это бы ему повредило, я ведь не немка. Но, может быть, именно поэтому он любил меня еще больше. Если вам нужна точность, можете считать, что я была его любовницей. Теперь вы понимаете, что он не был моим хозяином?

- Он жил здесь, у вас? Она подняла брови.

- Здесь, конечно же. Здесь все осталось так, как было при нем. Почти все. Кроме тех вещей, которые он забрал, когда уходил в последний раз. Когда вы были уже совсем близко.

- У вас не осталось его портрета, фотографии?..

- Ни одного. Что-то он забрал, остальное уничтожил. Хотя я очень просила его не делать этого... Но, как всякий мужчина, он сделал по-своему. Он сказал, что не нужно, чтобы здесь оставались его следы.

- Почему же он не взял вас с собой, отступая?

- Я хотела быть с ним. Однако он сказал, что будущее темно, и что в любом случае я могу остаться одинокой и беззащитной, а здесь, сказал он, будут помогать хотя бы стены: здесь я привыкла быть хозяйкой. И он оказался прав.

- Что с ним стало потом? Вам что-нибудь известно?

- Мне известно все. Он погиб на следующий же день во время бомбежки в порту, где они ожидали посадки на пароход. - Она произнесла это спокойно, словно бы речь шла о посторонних людях, а не о ней и человеке, которого она любила.

- Вы уверены?

- Да, - сказала она и усмехнулась. - Я была там, рядом. Хотела проводить его. Первое время я жалела, что другой осколок не попал в меня. Но со мной ничего не случилось. Я сама его похоронила. - Она угадала мой следующий вопрос и покачала головой. - Нет, могила не сохранилась, как и все кладбище. Но я помню, где она была.

- И все остальное время вы прожили здесь?

- Нет... но в конце концов я вернулась. И даже смогла поселиться в своем доме. Мебель, во всяком случае, уцелела. Но это уже не имеет отношения к нему.

- Поговорим о нем, - согласился я. - Итак, он был сапером?

- Кажется, так это называется по-русски. Он занимался взрывами. Поэтому он и считал, что профессия делает его всесильным. - Она помолчала. - Он говорил, что только люди несведущие считают, что в его профессии все решает это - ну, то, что взрывается. Шпренгштоффе.

- Взрывчатые вещества.

- Да. Странно - мне никогда не случалось называть это по-русски... Он говорил, что в постоянной борьбе того, кто хочет взорвать, и того, кто хочет предотвратить этот взрыв, побеждает интеллект. Разум. Что взрывное вещество - лишь грубая сила, которая ничего не может, если разум ею не повелевает. Стихийная сила. Он говорил, что управлять стихией - большое искусство. И что именно потому это ему нравится.

- Ему приходилось много заниматься своим делом?