Один на льдине

— Что, плохо вам, аферисту, было мастером-то работать?

— Да, отвечаю, плохо было. И письмо вот отправлял в Москву, а оно у вас, мол, на столе лежит — непорядок.

— Какое письмо? Ах, это! Так отсюда в Москву ничего не отправляется. Я вызвал вас, заботясь о вашем здоровье. У вас жена беременна, вы еще будете нужны ребенку. И вам надо чаще бывать на свежем хвойном воздухе, — и как заорет, — я посылаю вас в лес! На лесоповал! Сучкорубом!

И направляет он меня в самую "комсомольскую" ударную бригаду, где самая тяжелая, самая зверская работа.

5

В пять утра подъем, в шесть — выезжаем, в полдевятого — там. До смерти околевшие. Идем на делянку. Впереди вальщик идет, валит звенящие от мороза деревья. За ним сучкоруб прыгает, как заяц. Норма — пятьдесят кубов в день на бригаду из семи человек. А я Ирине сказал: привези мне водочки, сигарет. Думаю, мужиков "загощу" и, может быть, какое-нибудь послабление выйдет. Что мне там осталось: три луны да три месяца. Разойдемся, думаю, по-доброму. И то: какой из меня с моими больными ногами сучкоруб! Я к бригадиру: так и так. Бугор говорит примерно следующее: хрен не грыз, а мясом гадишь! Ничего подобного: двести метров — туда, двести метров — обратно, два перекура и никакого грева. Вперед и назад. Никаких выпивок, никаких чаев. Никаких. Понятно?

Эх-ма! Я прошел туда, прошел обратно — не справляюсь… Она ведь каторжная, эта работа. Еле живой возвращаюсь домой — не до бани…

А у бугров вечером планерка. Бригадир доносит, что я не выполняю норму выработки. Радостный хозяин вызывает меня:

— Что лес плохо рубишь?

— Я не могу. Здоровья нет. Да за день и не научишься.

— А-а, не можешь. Так заполучи пятнадцать суток штрафного изолятора за невыполнение норм выработки и за отказ от работы.

6

И вот я сижу эти пятнадцать суток. Многие знают, что такое ШИЗО. Но что такое ШИЗО на поселении, в лесу? Господа присяжные! Мыши в норке позавидуешь, мухе вольной, а уж что говорить о птице в небе… Света нет, отопления нет, собственным дыханием согреваешься. В коридоре, правда, "буржуйка" стоит, но там менты греют мясы и через "кормушку" чуть-чуть тянет теплом в камеру. Так не будешь ведь всю ночь у "кормушки" часовым стоять. Ни жратвы тебе, ни чайку — не положено ночью. Ведь сидишь ночь, скоротаешь ее, а наутро опять в лес. Это тебе не зона, где можно ходить, лежать — здесь сидишь и сидишь. И уж какие только откровения в голову твою шальную не приходят в этом творческом уединении! Я эту ночь продрожал, утром жена подскочила, что-то передала. Перехватил и — опять в воронок и в лес.

На второй день прихожу — все. Я хорош. Я уже не человек — я улитка, втянувшая свою плоть в раковину. "Шестой день сижу впроголодь и еще пахать?! В отказ!"

Ну, отказ так отказ. Полный отказ. И на лесоповал я больше не иду. Правда, ночью ко мне жена ходит. Хорошая она у меня, самозабвенно помогала. С животом этим из Сыктывкара вернулась, понимала, что беда. Она ночью, когда начальство спит, солдатам несет сигареты, водочку, а они мне котелок с котлетками. Пятнадцать суток проходят. А у меня история с ногами была, я вам рассказывал. Я здесь немного подхимичил, мостырку себе замостырил такую, что одна нога распухла, как грелка.

На другой день "хозяин" вызывает:

— Ну что, Михалев, пойдешь в лес?

— Конечно, пойду, только вот ногу разнесло…

Вызывает опять главного хирурга. Прямо, как в песне "Раскинулось море широко". Осмотрел он мою ногу.

— Михалеву, — говорит, — нельзя в лес. У него облитерирующий эндертерит, грозящий перейти в газовую гангрену. Это очень тяжелое заболевание.

Хозяин говорит:

— Нечего было сюда ехать, если у тебя гангрена! С гангреной — на Украине отдыхают, а здесь лес рубят, щепки летят. И ты пойдешь в лес! В другую бригаду пойдешь, но тоже в комсомольскую!

— Ах, ты неволя ты моя! Ну что ты будешь делать: нога-то болит всерьез! А Ирина — куда там Волконской! — начинает рвать постромки. Говорит: я за тебя сама пойду сучки рубить.

— Нет, это физически невозможно, — внушаю я ей. — Я, мужчина, не могу работать в лесу, а ты, да еще на сносях!

— А в лесу в Коми на лесоповалах бабы и работают! — говорит она. Мужики водку пьют, а женщины лес рубят! И довольно успешно!

Нет, мать. Я сам.

7

Два дня я ходил в лес, бригадир опять пишет: не справляется с нормой выработки. Опять пятнадцать суток. Сижу опять. Считаю: до конца остается два с половиной месяца. Жена, Ирина Вологодская, ночью подкармливает меня, носит домашнюю еду. Только вот сидишь в темнице. Жена принесла на деревянные нары телогрейки ватные. Сидишь, ждешь.

А раз в месяц в ШИЗО сидят люди, которых должны закрыть в зону, или на раскрутку люди, ожидающие суда. Многие считают, что на поселении можно спокойно жить. Это не так. Думаю, треть поселенцев в зону закрывают потому, что не справляются с работой, или за раскрутку — пьянка, разборка, новые проказы, еще какие-то преступления совершают. И раз в месяц приезжает в зону особого режима, в лагерь Мозындор, выездной суд.