Один на один

С палочками и луком я научился обращаться не хуже первобытного. По цвету дыма сразу определял, что на конце появился уголек. И просто чутьем улавливал, когда палочку надо выдергивать из гнезда, чтобы уголек не раскрошился в пыль. Ну, а уж раздуть огонь из самой крохотной искорки для меня вообще не составляло труда. Делал все это не задумываясь, так же, как дома чиркал о коробку спичкой. Я понял одну интересную штуку. Каждая работа, когда ее не знаешь, кажется сложной и трудной. Сначала всегда обдумываешь любое движение, часто делаешь то, что не нужно. И это получается не так, и то — не этак. Несколько раз испортишь работу. Это правильно, потому что ты еще учишься. Зато через некоторое время руки так привыкают, что уже не задумываешься, в каком порядке что нужно делать. И тогда все становится вовсе нетрудным.

Иногда мне казалось, что будь у меня не маленький перочинный нож, а топор, я смог бы построить себе настоящий дом.

Через полчаса костер разгорелся. Я наломал тонких веток багульника и бросил большую охапку в огонь. К вершинам лиственниц поднялся столб плотного голубого дыма.

Есть сигнал!

Я сел у огня.

И тут вдруг снова увидел дырку на джинсах под самым коленом. Кажется, она стала больше…

Там, на станции, в школе, я очень гордился своим джинсовым костюмом, особенно штанами. Костюм мне привез отец из Владивостока. Настоящий «Ли» с двойными крупными швами, с молниями на задних карманах, с фирменными пуговицами. Все ребята умирали, когда я в первый раз пришел в нем в школу, а я чувствовал себя самым счастливым человеком. Штаны сидели, как положено настоящим «Ли», на самых бедрах, куртка приятно и плотно обнимала плечи, и все было сделано из блекло-синей ткани, жесткой, как жесть. Я даже начал бояться, что когда немного подрасту, костюм станет тесен и в нем будет трудно передвигаться. Но этого не случилось. Я действительно подрос, но и костюм вроде бы подрос вместе со мной — и в седьмом классе он сидел на мне так, будто я в нем родился. Джинсы и куртка слегка потерлись па локтях и коленках, побелели на швах и стали еще моднее. Чудесный «Ли», казалось, ему сносу не будет! Ведь там, где он шился, он предназначался для работы на фермах, скачки на диких мустангах, тяжелых походов и вообще для полной приключений жизни настоящего человека. И вот на тебе — неполных три недели на острове и уже дырки, и ткань начала расползаться у прочных двойных швов… Нет, уж лучше бы сюда морскую робу из настоящей парусины, такую, какую носят рыбаки.

Будь у меня иголка, я поставил бы на джинсы заплатки из кусочков палаточной парусины. На нитки можно распустить капроновый шнурок от сети. Но иголки не было, а сделать ее из булавки или из проволоки моими инструментами невозможно.

День проплывал над островом тихий, безветренный. Море лишь кое-где морщилось волнами, в лесу стояла хвойная тишина.

Мне не хотелось возвращаться в свою бухту. Яиц и мидий хватит до завтра. Ночь можно скоротать у костра.

В самом деле — что меня привязывает к месту? Разве что палатка да запас продуктов в ней. А так весь остров — мой дом. Огонь я могу добыть в любую минуту. Все необходимое мне — со мной. Могу идти, куда захочу, и ночевать, где захочу.

Что на земле заставляет человека жить на одном месте? В основном — земля, которая его кормит. Потом дом и барахло, которое он в нем накопил. Друзья, к которым привык. И еще работа. А так, если ты сам по себе, если у тебя минимум вещей — самое необходимое для жизни, — ты абсолютно свободен. Ходи хоть по всему земному шару, и каждый угол, в который забредешь, будет твоим домом…

Хорошо пообедав, я поднялся еще выше, но везде было одно и то же — сухая почва, покрытая желто-бурой лиственничной хвоей, и кусты, самые высокие из которых доходили мне до груди. Воды не нашел.

Солнце, обогнув сопку, начало спускаться к юго-западному краю горизонта. Его лучи пробили гущу леса и легли на стволы лиственниц темно-желтыми отблесками. Стало очень красиво. Я наслаждался теплом, тишиной и бездельем. В эти часы на моем склоне, у источника, уже тень. Только перед самым закатом она уходит на северо-восток. А здесь совсем другой мир.

И вдруг мне захотелось, чтобы кто-нибудь еще вместе со мной сидел у костра. Лаборант Гриша, Виктор Иванович, а еще лучше отец. Мне не хватало сейчас человека, которому я мог бы все рассказать и послушать, что скажет он. Я уже заметил, что, работая, часто говорю сам с собой вслух. Раньше этого никогда не было. А тут мне просто необходимо было слышать человеческий голос. Он как бы подбадривал меня, помогал думать, создавал впечатление второго человека, который в трудные минуты помогал мне советом.

В этот вечер у костра я впервые за все время тосковал от одиночества. Я громко рассказывал сам себе, что завтра поднимусь еще выше по лесу, может быть, по этому трудному склону доберусь до самой вершины сопки и увижу катер или корабль, который меня спасет.