Один на один с металлом

– Силаев с пятью матросами из роты Особого отдела флота принял свой последний бой на Херсонесском мысу. А когда погибли все бойцы и кончились патроны, раненый Силаев подорвал себя и группу немецких солдат [83] противотанковой гранатой… Ладно, черт с тобой… Живи пока, – бросил я Ильинскому, давя в себе клокочущую ярость. Затем снял с себя тюремную куртку и, оставшись в тельняшке, которую не отобрали при аресте, резко упал на пол, приняв упор лежа, и долго отжимался, выпуская из себя с помощью физической нагрузки пар. Потом, обессилев, подошел к раковине с умывальником и, сняв тельник, умылся до пояса. Умываясь, чувствовал, как Ильинский рассматривает мои не успевшие уменьшиться за время сидения в камере мышцы и пулевой шрам под правой лопаткой. Потом, остыв и одевшись, я сел на свою табуретку и стал смотреть в окно. Читать я сейчас ничего не мог, в таком состоянии ничего не лезло в голову.

Вспомнилась покойная мать, что она мне говорила тогда в сорок первом перед отъездом:

«Витя, пусть даже другие люди Божьи заповеди нарушают… Предают и воруют. Ты их не осуждай, но, главное, сам этого не делай, прошу тебя…»

– Как это не осуждать, – вслух произнес я и, обернувшись, неприязненно посмотрел на Ильинского. Наш поединок взглядов длился секунды три.

Его реакция отказалась непредсказуемой. Вскочив, он подбежал к двери и забарабанил в нее кулаками.

– Чего надо? – прозвучал недовольный голос надзирателя.

– Я требую перевести меня в другую камеру, здесь моей жизни угрожает опасность.

– Заключенный, вас и так к высшей мере приговорили. Подумаешь, в чем разница – расстреляют или подушкой удавят, – буркнул надзиратель, закрывая окошко.

– Нет! – истерично взвизгнул Ильинский и еще сильнее заколотил в дверь. Когда открылось смотровое окошко, он торопливо заговорил: – Я требую немедленно доставить меня к следователю, которому поручено дорасследование моего уголовного дела. Если этого не сделаешь, то потом сам будешь отвечать перед законом, – повысил голос Ильинский.

– Но-но! Ты не больно-то тут командуй, – недоверчиво ответил ему голос из коридора. Надзирателя явно раздирали сомнения. – Ладно, пошли, – раздался через минуту его голос, и послышался лязг открываемой двери.

Оставшись один, я довольно быстро успокоился. Мной овладело какое-то полное безразличие. Ильинский в камеру не вернулся, а про меня как будто забыли.

Меня каждый день выводили на прогулку, довольно-таки сносно кормили. За пятнадцать дней я прочитал все имеющиеся у меня книги и уже перестал думать о своей будущей судьбе. Я понимал, что своей дурацкой несдержанностью я погубил все порученные мне следователем дела. И после этого достойный боевой офицер капитан третьего ранга Девятаев ничем не сможет помочь мне и, главное, моей семье. Еще меня, как профессионального разведчика, угнетала мысль, что американская диверсионная агентурная сеть осталась в Союзе.

– Подследственный, на выход, – вернул меня к реальности голос надзирателя и звук открываемой двери.

Оказавшись в знакомом мне кабинете следователя, я увидел капитана третьего ранга, сильно осунувшегося. Под глазами моряка виднелись темные круги, а красные белки глаз говорили о том, что спать ему приходилось последние дни не так уж много.

Когда надзиратель вышел из кабинета, закрыв за собой дверь, Девятаев крепко пожал мне руку.

– Большое спасибо вам, Виктор Васильевич. Благодаря чистосердечному признанию Ильинского мы взяли всех его воспитанников. Последнего взяли вчера в Мурманске. До этого одного в Севастополе, а другого в Ленинграде… Прошу, садитесь и слушайте, а я пока заварю чай.

Доставая из портфеля бутерброды с сыром и колбасой и заливая кипятком заварочный чайник, Девятаев начал рассказывать:

– Весной сорок четвертого года был освобожден Крым, а затем и все наше черноморское побережье. Соответственно, тот разведорган абвера, где числился «переводчик Сидоров», был расформирован, а его сотрудники убыли в основном на Балтику. В мае в Таллине была сформирована абверкоманда – 166М. Буква М обозначает «марине» – морскую разведывательную специализацию. А вот Ильинский оказался в «Зондерштабе Р». Со своим начальником Борисом Смысловским он быстро нашел общий язык… Обратите внимание, Виктор Васильевич, что Ильинский был единственным квалифицированным офицером морской разведки в «Зондерштабе». Так вот, лично от полковника Смысловского Ильинский получил приказ отобрать несколько кандидатов для прохождения индивидуальной разведподготовки… Да вы пейте чай, – пододвинул мне стакан с горячим чаем следователь. – Вот персиковое варенье, попробуйте, я его из Севастополя привез, – пододвинул мне вазочку и ложку Девятаев. – Двое из отобранных курсантов были им завербованы еще осенью сорок второго года в лагере для наших военнопленных. Оба в сорок первом окончили Военно-морское авиационное училище в Ейске, один служил до плена в зенитно-артиллерийском полку Черноморского флота. Ну а последний учился в авиационном училище штурманов. Заметили особенность отбора, Виктор Васильевич? – с интересом взглянул на меня Девятаев.