Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

Одетый в свое лучшее платье, он подошел к дверям спальни, постучал, вошел и сразу же появился с женой, которая была облачена в шелковое платье и в белоснежный парик. На ее натруженных руках были длинные кружевные перчатки. Снова грянула музыка. Теперь это был уже изящный марш, и под звуки его супруги медленно подвигались к некоему трону, установленному в первой комнате под торжественно украшенным портретом деда Людвига. Троном служило старое фамильное кресло.

Длинные гирлянды, сплетенные Фанни и Цецилией в дровяном сарае, превратили дряхлое кресло в нечто волшебно-прекрасное. Таким оно, во всяком случае, казалось Людвигу и его младшим братьям. Глазами, полными восторга, смотрели они на свою мать, идущую мелкими шажками рядом с отцом. Сегодня она какая-то непривычная, нежная, очаровательная. Ее продолговатое, исхудавшее лицо светилось какой-то особенной мягкостью. «Почему она не бывает такой каждый день? — думал Людвиг. И сам ответил себе: — Стряпать и стирать в парике и шелковом платье не будешь».

Когда смущенная госпожа Бетховен села, музыка умолкла. Настало время поздравлений.

Первым пролепетал что-то маленький Николай, потом отбарабанил поздравительные стихи Каспар, и наступила очередь Людвига, до крайности растерянного и смущенного. В последнюю минуту к нему подошел Нефе, всунул в руку черную папку и прошептал:

— Это подарок для мамы. Вручи ей его.

Как было не волноваться, когда он даже не знал, что держит в руках! Но нужно было идти, потому что отец приближался вслед за ним.

Все четверо мужчин из семьи Бетховенов уже вручили матери по букету цветов и поцеловали ей руку. После них ее приветствовали таким же образом и остальные гости; дамы, разумеется, только пожали ей руку.

Она получила единственный подарок — таинственную папку с золоченой надписью. И не знала, как поступить с ней. Открыть? Посмотреть? Зачем ей какие-то ноты? Она не музыкантша.

Когда она открыла папку и взглянула на заглавный лист, лицо ее от неожиданности вспыхнуло румянцем. Из-под длинных ресниц сверкнули слезы.

— Людвиг! Мальчик мой! — Она не могла произнести ни слова из-за подступивших слез и протянула руки к Людвигу.

Он приблизился к ней, окончательно сбитый с толку восторгом матери от подарка, который приготовил для мамы не он, а Нефе. Мать прижала его к себе, и они вдвоем прочитали надпись на красиво украшенном титульном листе. Глаза Людвига, как будто бы притянутые магнитом, смотрели неотрывно в нижнюю часть листа, где было выведено: «Сочинил юный любитель музыки Людвиг ван Бетховен».

Глаза Людвига широко раскрылись. Это в самом деле его имя? Не просто написанное пером, а напечатанное, как будто он настоящий композитор! И он понял… Этот Нефе — настоящий чародей. Нефе — его чудесный друг!

Людвиг вспомнил, как играл недавно своему учителю вариации на тему какого-то марша. Это было его любимое занятие — взять какой-нибудь известный мотив и разработать его, развернуть, всячески обогатив.

Нефе эти вариации понравились, и он заставил Людвига записать их. И вот что из этого вышло! Нефе отдал их напечатать.

Гости окружили кресло госпожи Бетховен. Они всматривались в ноты и удивленно покачивали своими париками. Двенадцатилетний сочинитель, каково! Не один из присутствующих музыкантов мечтал, чтобы его сочинение было издано, и вот чудо: сынишка Бетховена, у которого еще и пушок на губах не пробивается, уже удостоен такой чести! Некоторым из них в сердце закралась зависть, но и они дружно восклицали:

— Сыграть, сыграть! Людвиг, садись за инструмент!

Он сел к роялю, раскрасневшийся, немного испуганный оттого, что приходится играть свое первое сочинение перед публикой. Но после первых же тактов боязни как не бывало. Умолкли дружные аплодисменты, и он истово раскланялся, и лицо его оставалось очень серьезным.

Потом сыграли всем ансамблем, и госпожа Бетховен слушала их, сидя в своем торжественно убранном кресле.

Едва смолкли последние такты, как концертный зал мгновенно преобразился в столовую. Хозяйка, не покидая своего почетного места, очутилась за накрытым столом, к нему быстро придвинули еще два. Ужинали, провозглашали тосты за хозяйку, за юного сочинителя, друг за друга.

Людвигу пришло в голову, что ему следовало бы встать и поднять бокал, поблагодарить Нефе. Несколько раз брался он за бокал, вот-вот был готов подняться, но робость крепко привязывала его к стулу. Он чувствовал себя недорослем, случайно оказавшимся в обществе взрослых.

Во время обеда вставал то один, то другой музыкант и играл что-нибудь соло в сопровождении рояля.

Вот к роялю сел отец, и Людвиг немного стыдился за него, особенно тогда, когда играло трио: рояль, фагот и флейта, и Иоганн Бетховен в нескольких местах сфальшивил.

Одна из дам пела, и в шумном всплеске аплодисментов, когда она кончила арию, молодой сочинитель услышал у своего уха шепот:

— Ты бы не хотел немного пройтись, Людвиг?