Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

Когда сведения о готовности берлинцев осуществить премьеру Девятой дошли до Вены, весь город всполошился. Композитора посетили два разодетых господина и принесли ему письмо — великолепное послание, подписанное тридцатью известными художниками, критиками, знатоками и ценителями музыки. Они просили, почти умоляли о быстрейшем исполнении таинственной симфонии. Шиндлер ковал железо, пока горячо:

«Теперь уж никаких отговорок, маэстро! Симфония должна быть исполнена, и как можно скорее!»

— А если Девятая провалится? — Бетховен продолжал не доверять Вене. — В ней вся моя жизнь. Я не хочу стоять у рампы, как у позорного столба.

Однако он чувствовал, что не может больше скрывать симфонию в своем столе. Итак, жребий брошен.

Начались репетиции, друзья помогали арендовать зал, найти музыкантов, певцов. И наконец на углах улиц появились афиши, гласившие, что седьмого мая 1824 года в семь часов вечера Людвиг ван Бетховен в дворцовом театре представит публике свое последнее произведение — большую симфонию с хором на слова оды «К радости» Шиллера.

Под вечер прибежал Шиндлер в черном фраке, с белым фуляром на шее, чтобы помочь маэстро облачиться в соответственное торжественному событию парадное платье и заодно приободрить его.

С широкого лица Бетховена не сходили морщины озабоченности. Говорят, билеты проданы все. Значит, Вена явится. Но почему она явится? Чтобы с громом предать поношению творение глухого музыканта, нарушившего веками освященные правила?

Шиндлер говорил без умолку, сильно жестикулируя:

— Все получается отлично, великолепно, замечательно!

В глубине души он, однако, не был так уж уверен в успехе. Вот если бы можно было обойтись без этого злополучного хора! Что, если в зале окажутся в большинстве приверженцы итальянцев и старых правил?!

Еще больше забот доставляет ему туалет маэстро. Напрасно он перебирает его костюмы один за другим.

— Никогда у вас нет порядочного черного фрака, маэстро! — восклицал он огорченно и набросал на бумаге фразу: «Наденьте этот зеленый! При вечернем свете будет незаметно. Но как это можно так — вам не иметь черного фрака?»

Бетховен посмеивался:

— Музыканту, которого нигде не играют, парадный костюм не нужен.

Итак, он поехал в концерт в зеленом фраке.

Площадь перед театром кишела людьми. Кто они — друзья или враги? С ним раскланивались знакомые и незнакомые люди, но Бетховен почти не отвечал им. Он обратил внимание на одного из них, чей вид вызвал слезы на его глазах. Двое мужчин вынесли из коляски на носилках его старого друга Цмескаля. Тяжелый ревматизм лишил его возможности передвигаться, но не помешал ему устремиться на концерт Бетховена. Композитор подошел к нему и поздоровался со своей обычной шумной сердечностью.

Седовласого Цмескаля растрогала эта встреча. Он обеими руками горячо сжал руку Бетховена.

— Видите, каковы мои дела! Уже не могу передвигаться самостоятельно.

Бетховен в смущении кивал головой. Цмескаль дал понять, что хотел бы кое-что написать. Быстро появилась «разговорная» тетрадь, и Цмескаль в неясном свете фонарей написал несколько строк.

— Идите же, — понукал он. — Не читайте сейчас. Я знаю, что у вас нет времени.

Композитор, однако, не сдержался и с любопытством пробежал написанное.

«Знаете ли вы, что ода „К радости“ Шиллера была написана, собственно, как песня о свободе? Если это станет известно полиции, она запретит исполнение. Шиллер писал ее сорок лет назад, во времена еще худшие. Говорят, будто по совету друзей он в последний момент изменил стихи. Вместо опасного слова „свобода“ он вписал слово „радость“. Что будет прославлять сегодня ваша музыка? Радость или свободу?»

Бетховен быстро наклонился к другу и голосом, полным удовлетворения, проговорил:

— Знаете, вы меня очень обрадовали, напомнив эту давно известную новость, но пусть каждый услышит то, что ему нужно. Свобода сама по себе уже радость. И наоборот: нет радости без свободы! Я всю жизнь был за то, чтобы человечество имело то и другое, и когда боролся за одну, тем самым боролся и за другую. Только бы сегодня не потерпели поражение вместе со мной та и другая. — Он кивнул на прощание и вместе с толпой вошел в подъезд высокого здания.

До начала уже оставалось мало времени. За кулисами прохаживались участники хора, не выступавшие в первой части симфонии. Сцена наполнилась музыкантами и множеством звуков, которых композитор совершенно не слышал.

Из кулис он взглянул в зал. В самом деле зал полон! Не было ни одного свободного места. Были переполнены и ложи, абонированные знатью на весь сезон. Пустовала только императорская ложа.

Бетховен порадовался: значит, его имя еще способно притягивать людей! И сразу же нахлынули опасения.

Может быть, они пришли просто из любопытства? На афишах написано, что я принимаю участие в концерте. Глухой дирижер — это же цирковой номер! Как говорящий конь или собака, умеющая читать. И может быть, они пришли только для того, чтобы видеть его провал?

Кто-то тронул его за плечо. Капельмейстер Умлауф давал знать, что пора начинать. Огромный оркестр был готов.